Читать книгу Богатство идей. История экономической мысли - Алессандро Ронкалья - Страница 25

На протяжении столетий наиболее значительные социальные мыслители человечества (Макиавелли не меньше Мандевиля или Смита, Беккариа и Верри так же, как Бентам и Джон Стюарт Милль) принимались за анализ человеческого поведения и функционирования общества начиная с двух ключевых вопросов. Первый вопрос о том, какие импульсы направляют человеческие действия, тогда как второй касается последствий для общества от более или менее радикальной эгоцентрической мотивации или, другими словами, мотивации, не направленной напрямую на хорошее функционирование общества или на коллективное благо.

Несложно понять значение первого вопроса, поскольку анализ того, «что должно быть» переходит к тому, «что в действительности есть».

В Средние века, как мы видели выше, преобладавшая идея заключалась в том, что человеческое поведение должно руководствоваться божественными целями и любое действие или мысль, противоположная этой идее, должны быть отвергнуты не только как грешные, но и как абсурдные. Определение «правильного» поведения распространялось с правильного поведения индивида на поведение, навязанное самим обществом, порицавшим случаи отклонения. В подобных обстоятельствах придание автономии «тому, что есть» означает легитимизацию поведения, не соответствующего заповедям религиозной этики, признавая как его распространение, так и, по крайней мере в некоторых случаях, его целесообразность.

Макиавелли, как мы видели выше (см. подразд. 3.3), резко порвал со средневековыми воззрениями, тогда как культура протестантской реформации установилась на промежуточной позиции, которую М. Вебер [Weber, 1904–1905; Вебер, 2006] считал основанием для рождения капитализма, поскольку она признавала легитимность действий, направленных на индивидуальное обогащение. Сильная сторона протестантских воззрений заключается именно в том, что в них избегается противостояние между индивидуальными и коллективными интересами, примиряя признание роли индивидуальных интересов, как стимула конструктивных действий, с сохранением принципа морального суждения, сравнивающего различную мотивацию поступков и допускающего неодинаковое отношение к деструктивным и конструктивным действиям. Это решение очень близко к тому, что предложил Смит с его одновременной защитой рынка и «этикой симпатии».

Естественно, признание, что человек следует не только религиозным заповедям, не означает полного отрицания их роли; здесь мы имеем дело с одновременным присутствием множества различных мотиваций, стоящих за человеческим поведением. Дискуссия о подобных мотивациях была гораздо более сложной, чем может показаться исходя из того способа, которым она слишком часто была представлена, а именно как противопоставления эгоистического и альтруистического поведения.

Мотивы человеческой деятельности суммируются в двух понятиях, «страсти» и «интересы», каждое из них на самом деле вмещает целый набор особых элементов, которые не могут быть сведены к общему знаменателю. Отмечается разграничение между одновременно присутствующими в человеческом поведении инстинктивными и привычными – и в любом случае нерациональными (хотя необязательно иррациональными) – элементами и элементами, которые предполагают разумный выбор, но которые, конечно, нельзя просто свести к проблеме максимизации богатства или дохода. Мы должны также иметь в виду, что во времена всеобщего распространения неопределенности рациональное поведение, разумеется, не имело универсального значения, тогда как страсти по-прежнему играли важную роль[155].

В общем, однако, исследователи экономических проблем стремятся быть рационалистами, как в смысле рассуждений о возможных последствиях различных видов поведения, формирования оценочных суждений о них путем определения их последствий, так и в смысле придания поведенческих канонов агентам, выступающим объектом их изучения.

Позвольте теперь обратиться ко второму вопросу, касающемуся последствий индивидуального поведения, мотивированного индивидуальными страстями и интересами. Как мы это увидим более подробно в следующем разделе, на этот вопрос был дан достаточно оптимистический ответ: при определенных условиях, а точнее, когда конструктивное направление задается взаимодействием между различными страстями и интересами, индивидуальные действия, не направленные напрямую на общественное благо, могут тем не менее иметь положительные для общества последствия.

Более того, сами социальные связи, которые развиваются между участниками рыночной экономики, играют цивилизующую роль в рамках концепции цивилизации, означающей способность сохранять некоторый моральный контроль над собственными страстями и интересами при выборе между альтернативными линиями поведения. В XVIII в. идея цивилизующей роли коммерции – идея doux commerce – преобладала над пессимистичным мнением о том, что коммерция оказывает деструктивное влияние на социальные связи[156].

Идея doux commerce была связана, среди прочего, «с идеей способного к совершенствованию социального порядка, [которая] возникает примерно в тоже самое время, что и идея непреднамеренных последствий человеческих действий и решений» [Hirschman, 1982, p. 1463]. Монтескье, Кондорсе, Пейн и многие другие обсуждали добродетели коммерции, за ними последовали Юм и Смит. Все они разделяли

Настоятельную идею о том, что общество, в котором рынок занимает центральное положение… не только будет производить значительно большее чистое богатство благодаря разделению труда и, как следствие, техническому прогрессу, но и породит… более «отшлифованный» человеческий тип – более честный, надежный, аккуратный и дисциплинированный, а также более дружелюбный и отзывчивый, всегда готовый найти пути решения конфликтов и золотую середину между различными вариантами. Такой тип, в свою очередь, значительно облегчит бесперебойную работу рынка [Ibid., p. 1465–1466][157].

Таким образом, в XVIII в. в основном преобладала оптимистическая интерпретация пути, по которому следует общество, основанное на разделении труда и рынке. Подобные оптимистические воззрения были свойственны духу того времени, особенно культуре Просвещения и ее вере в триумф Разума. Однако идея прогрессирующего общества не основывалась, в качестве причинно-следственной связи, на надежде на распространение индивидуального поведения, все больше направляемого разумом и все меньше страстями. Напротив, причинная обусловленность работала в противоположном направлении, от экономического и социального прогресса, достигнутого обществом, движимым духом коммерции, а значит, индивидуалистической мотивацией, к большей культурной цивилизованности, при которой личные интересы не столько вытесняются, сколько надлежащим образом направляются в сторону коллективного прогресса.