Читать книгу Богатство идей. История экономической мысли - Алессандро Ронкалья - Страница 40

«Славная революция» в Англии в 1688 г. произошла практически без кровопролития и, хотя она и ознаменовала радикальное изменение политического порядка, не произвела резкого разрыва в непрерывности английских институтов. Напротив, Французская революция 1789 г., а особенно ее последовавшая за тем радикализация, в который раз и в драматичных условиях поставила перед социальными мыслителями два главных вопроса. Во-первых, может ли изменение институтов привести к лучшему обществу, в том числе – и, возможно, прежде всего – в материальном смысле, а значит, и к лучшему функционированию экономики? Во-вторых, если издержками изменения являются насилие и кровопролитие, как было очевидно в случае Французской революции, оправдывают ли преимущества, которые могут быть получены, эти затраты?

В XVIII в. традиция Просвещения дала в большей или меньшей степени положительный ответ на первый вопрос: вмешательство благожелательного государя, направляемого разумом, может благоприятствовать общественному прогрессу, который в любом случае остается направлением, в котором стремится идти человеческая история. Второй же вопрос представлял реальную проблему для представителей Просвещения, которые, в общем и целом, принимали как факт абсолютную власть национальных монархий и ограничивали свои предложения вмешательством в области экономических проблем и социальной политики.

Однако ко времени Французской революции существовали и другие течения мысли, которые совсем иначе отвечали на основные вопросы, касающиеся организации общества. Это, с одной стороны, консерваторы, которые считали, что усилия, направленные на поощрение социального прогресса, тщетны, а с другой – революционеры, которые считали, что радикальное изменение является необходимостью, в частности и для политических институтов.

Последние часто вдохновлялись утопическими моделями идеальных обществ, основанных на различных формах коллективизма, распространяемого не только на контроль над средствами производства, но также и прежде всего на обычаи повседневной жизни. Как литературный жанр утопические произведения вошли в обращение в конце XVI в. (см. выше примеч. 10 к гл. 2); во Франции XVIII в. казалось, что они созвучны рационалистическому духу Просвещения, посвященному культу «ясных и отчетливых» идей (если вспомнить высказывание Декарта). Такой культурный климат поощрял интеллектуалов верить, что человеческий разум способен создать такую институциональную систему, которая превзойдет унаследованную из истории; более того, некоторые особенно смелые умы заходили так далеко, что, основываясь на признании превосходства таких «систем» над старыми, утверждали, что существует право и даже обязанность навязывать их реализацию перед лицом сопротивления твердолобых правителей и невежественных масс.

Социологическая традиция шотландского Просвещения также благоприятствовала институциональным изменениям: мы можем вспомнить борьбу Смита с пережитками феодализма. Однако такие изменения предполагали не априорную разработку идеальных институтов, а, скорее, возможные улучшения существующих институтов. Более того, вера в разум смягчалась двумя элементами: либеральной идеей, выдвинутой Смитом в «Теории нравственных чувств», о том, что каждый лучше всего судит о собственных интересах; а также не идиллическое, хотя в основном оптимистическое, представление о человеческой природе, открытое некоторому скептицизму по отношению к подлинным возможностям и мотивам правителей. В свою очередь, это предполагает недоверие, если не враждебность, к проектам революционных изменений, вдохновленным теоретическими моделями идеального общества. Подобная позиция в основном разделялась неаполитанским Просвещением, от Галиани и Дженовези до Палмьери и Филанджьери, так же как и тосканскими интеллектуалами, занятыми в основном аграрными реформами, и миланским кружком, включая Верри и Беккариа. Франция также насчитывает несколько активных участников политической жизни, – самым известным примером является Тюрго, – которые могут быть включены в «реформистское» направление[264].

Именно предреволюционная Франция предоставляет нам интересный пример конфронтации реформистских и консервативных положений, которым является столкновение Неккера с Тюрго, а затем Кондорсе с Неккером[265].

Тюрго, министр финансов с 1774 по 1776 г., не только предложил теоретическое обоснование (см. выше, подразд. 4.7) реформ, направленных на ликвидацию феодальной регламентации (ограничений на свободу торговли сельскохозяйственной продукцией, цехового регулирования труда и производственного процесса), а также улучшение социальной политики в отношении бедных, но также совершил попытку их практического воплощения.

Жак Неккер (1732–1804), банкир, политический оппонент Тюрго и последний министр финансов перед Революцией, напротив, считал «нищету бедных естественным обстоятельством», а рост населения «следствием пылкого влечения полов, устроенного природой». В конечном счете он прекратится, «со страданиями и смертностью», когда размер населения превысит средства существования[266].

Мари Жан Антуан Николя де Карита, маркиз де Кондорсе (1743–1794), был философом из кружка энциклопедистов и математиком, известным благодаря своим исследованиям в области теории вероятности и оказавшим влияние на современную теорию общественного выбора (ср.: [Moulin, Young, 1987; McLean, Hewitt, 1994]). Реагируя на тезисы, подобные выдвинутым Неккером, он утверждал, что проблемы современного им общества порождаются не силами природы, а человеческими учреждениями: поэтому институциональные реформы могут повлиять на экономический и гражданский прогресс. Подобно Смиту, Кондорсе поддерживал вмешательство государства в пользу всеобщего образования; также он отстаивал необходимость схем коллективного страхования от несчастных случаев и чтобы гарантировать доход пожилым. В более общем смысле «характерная предпосылка ранних друзей и последователей Смита во Франции состояла, скорее, в том, что политическая свобода и социальная интеграция бедных являются причиной (а также следствием) экономического развития» [Rothschild, 1995, p. 712][267].

Кондорсе был среди тех прогрессивных интеллектуалов, которые играли лидирующую роль на ранних этапах Французской революции, но затем пали жертвами Террора, деятели которого видели в умеренном реформизме даже, возможно, злейшего врага, чем консерватизм. Подобно судьбе Кондорсе, реформистское течение во Франции в целом было в конечном счете физически подавлено последователями утопического экстремизма.

Реакцией на радикализацию Французской революции стала также радикализация противников изменений. Пример этого мы уже видели (подразд. 5.8) во враждебности, которая стала проявляться по отношению к социальной философии Смита примерно в конце XVIII в., и это после благожелательного приема «Богатства народов». Другим знаменитым примером, который мы рассмотрим в следующем параграфе, является памфлет Мальтуса, подхвативший и развивший взгляды Неккера. Хотелось бы подчеркнуть здесь, что реформистское направление, стиснутое между утопическим экстремизмом революционного террора и консервативной реакцией, не только утратило свои позиции, но и, что важнее, выжило только после значительного изменения самой своей природы: первоначальный реформизм в широком смысле этого слова – одновременно социальный и экономический – был ограничен одними только экономическими аспектами. «Реформистская» мысль в полном смысле станет опять играть ведущую роль в политических и культурных дискуссиях только полвека спустя, начиная с кооперативного движения в Англии и с Джона Стюарта Милля; но вскоре она опять будет зажата, по крайней мере, в континентальной Европе, между революционным радикализмом, с одной стороны, (который включал не только Маркса, но также Парижскую коммуну) и консервативной реакцией – с другой.