Читать книгу Рассветное небо над степью - Ирина Критская - Страница 11

– Ты, Глебушка, гостьюшку сюда сади, тут лавка широкая, удобно ей. Ишь ты! В лесу такую лапочку нашел, как грибок? Молодец!

Баба Паша суетилась около стола, наливала кисель, резала хлеб большим ножиком, накладывала варенье в вазочку. А вазочка была такая красивая – синяя, с выпуклыми ягодками, в которых отражалось солнце, заглядывающее сквозь занавески, и множилось в них, сразу становилось три солнышка – по одному в каждой ягодке. Дарьюшка хлебнула из чашки и замерла. Такой вкус у киселя, она и не пробовала никогда такого, вроде кто-то целое решето земляники размял деревянной ложкой, и бац- превратил в кисель. Да и хлеб был удивительным, душистым, белым, мягким, как облачко, с тонкой хрустящей корочкой, мать такой никогда не пекла, больше серый. Баба Паша поняла, что девочке нравится, присела рядом, погладила ее по голове.

– Горькая моя. Ты, Дарьюшка, приходи к нам почаще. Вон, с Глебушкой за земляникой сходите, Он места знает, ведро наберете зараз. Ему с тобой сподручнее, да и веселее. И Саньку своего берите. Кушай, детка.

Когда после киселя напились чаю с вареньем, да с сахарной булкой, Дарьюшка почувствовала, что не встанет, наверное. Так было хорошо, так ласково в этом маленьком домике, что прямо вот и осталась бы, не уходила. Глеб тоже осоловел, сидел, прислонившись спиной к стенке, прикрыв глаза, дремал. Они и не заметили, как начало смеркаться, солнце зашло за край дальнего леса, спряталось за вечернее облачко.

– А ну, ребятки! Что вы, как снулые мухи! Подъем!

Дарьюшка и не заметила прихода тети Дуни, прокралась она неслышно и гремела кастрюлями в углу.

– Глеб, Дашу отвести надо на пасеку. Смурно уже в лесу, да и дорогу она плохо знает. Держи!

Снова ослепив Дарьюшку своей ненормальной какой-то красотой, тетя Дуня пронеслась молнией в сени, выскочила оттуда с корзиной, вручила ее Глебу.

– Вот! Яйца и хлеб. Идите. И не топчитесь в лесу, быстренько. Глебушка, к бабке не вздумай заходить. И Дашу не тащи к ней. Потом…

…

Дорогу Дарьюшка и не заметила, долетели они с Глебом, как на крыльях, но уже у тропки, ведущей к домику он остановился, отдал ей корзинку.

– Не пойду, Даша, туда. Поздно уже. Тут недалеко, сама дотащишь. А решишь – приходи, и правда за земляникой сходим. А ты матери отвезешь, она варенья наварит.

…

Дед встретил Дарьюшку нахмуренным, седые косматые брови сошлись на переносице недовольно, но уже через минуту он оттаял, распаковал корзинку, вытащил хлеб.

– Паша… Всегда такой пекла, вкуснее не едал. Вот ведь старая сова, а все такая же мастерица. Ты, Дашунь, к ней ходи, она тебя поучит. Лучше нет хозяюшки в округе.

И что-то такое сверкнуло в дедовых глазах, вроде, как сполохи за рекой – вспыхнуло и пропало, спряталось за морщинистыми веками, как за плотной завесью. Он поворчал что-то про себя, хлеб понюхал, потом завернул бережно в салфетку и убрал на полку.

– Завтрева бабка приедет, мы свежий мед с хлебом кушать будем. Всегда так. Праздник у нас, когда первый медок откачаем.

…

Утро было таким ярким и таким приветливым, что Дарьюшка проснулась первой, ей даже поваляться не захотелось, сунула ноги в тапки и выскочила на улицу. А там… Все искрилось под теплым, пока не жарким утренним солнышком от росы, все переливалось, как будто кто – то высыпал бисер на траву, да щедро, не пожалел. Скинув тапки она побежала босиком к самой липовой роще, оставляя на белом искрящемся покрывале темно-зеленый след. Было так тихо, что слышно, как звенят, слетая с травинок капельки, даже пчелы еще не жужжали, мир был хрустальным. И вдруг она вспомнила, как учила их с Шуркой ее прабабка. “Встанете, говорила, с рассветом, не ленитесь, как тели, пойдите в луга, и там, где цветы самые яркие да душистые, умойтесь росой. Вот и будете красивее цветков луговых”. Дарьюшка почему-то воровато оглянулась, увидела, что нет никого, добежала до лужайки, где цвели незабудки да геранька, упала на колени прямо в траву, и, жадно собирая росу, хлопала себе мокрыми руками по щекам, чувствуя, как начинают они пылать, набирая румянец. И так ей стало хорошо, свежо, радостно, что захотелось прямо закричать от счастья, еле сдержалась.

…

Когда она шла обратно, на дороге уже показалась бабушкина телега.. Бабка стояла на передке, цокала, как заправский возница, и уже через минуту выруливала к дому.

– Дед, а ну иди, помогай!

Дед Иван подбежал, снова снял бабку, как ребенка, потом стащил короб, понес его в дом. Бабушка подошла к Дарьюшке, тронула ее за руку, шепнула.

– Завтра домой тебя повезу. Беда у вас. Мамка дите мервенькое родила.

…

Мед был совершенно удивительным в этом году – чистым, как слеза, светлым, душистым таким, что когда дед открыл баклажку весь домик наполнился ароматом цветущей липы – свежим, нежным и сладким. Бабушка достала свой хлеб из короба, потом развернула салфетку, ревниво глянула на деда, буркнула.

– Опять Пашка? Говорила тебе, что сама испеку. Сто лет прошло, а ему неймется. Олух старый.

Дед засуетился, вскочил, снял чайник с плиты, но бабушка отняла, убрала свой каравай, нарезала тот.

– Ладно уж. Не бегай. У Пашки все равно лучше, знаю я. мажьте.

И сама взяла длинный, аж дышащий кусок хлеба, намазала его маслом, да не толсто, тоненько, как будто втерла, а потом налила меда на него, аккуратно подобрала, чтобы не стекал, положила на блюдце Дарьюшки.

– Жизнь проживешь, ничего лучше не попробуешь. Ешь. И помни.