Читать книгу Рассветное небо над степью - Ирина Критская - Страница 16

Зима катилась уже под уклон, половина февраля миновала. Тени уже стали короче, плотнее, да и цвет у них появился особый какой-то, то ли синий, то ли розовый, но яркий, красивый. Дарьюшка очень любила это время, еще не весна, но уже она рядом, палит ярким солнышком в полдень, зайдешь за сарай, где ветра нет, в одном платье стоять можно. И сосульки такие длинные, с крыши до земли прямо, с утра пойдешь Муське сенца кинуть, возьмешь палочку тонкую и ведешь по этим сосулькам – звон стоит, музыка. Все от предчувствия весны одурели, девки по вечерам гуляли с парнями, пели так, что воробьи сонные в ответ чирикали, тоже весну чувствовали. А тут налетели свиристели, в час обобрали еще краснеющие ягоды калины, облепиху и ту объели, ну, значит точно весна не за горами.

Как-то раз бежала Даша по тропинке вдоль плетня, уж темнеть начинало, глянь – торчит голова чья-то за сугробами, да знакомая такая, аж в сердце шерохнуло. Дарьюшка хотела было пробежать мимо, но Колька высунул длинную, как грабля руку из-за плетня, поймал ее за рукав, свистнул

– Стой, дура! Несешься, как черт. Дело есть!

Дарьюшка остановилась, сделала шаг назад, зыркунула.

– Чего надо-то? Спешу я.

Колька что-то буркнул в усы, потом протянул Даше горсть подушечек, шепнул.

– Выдь в калитку. Скажу чего…

Даша подумала, но сердечко трепетало чудно, не давало ей пробежать дальше. И она толкнула калитку, вышла.

– Ну?

Колька присвистнул, покрутил ее здоровенными лапами, улыбнулся.

– Да ты выправляешься, Дашка. Глядишь, краше Машки станешь. Вот вырастешь – женюсь на тебе. Хошь?

Дарьюшка с силой толкнула охальника в грудь, но он ухватил ее за локоть, удержал.

– Тут у меня писулька есть. Для сеструхи твоей. Отдашь? А я тебе печений принесу, у меня батька привез таких…С шоколадой…

Дашка снова вырвала руку, прыганула козой прочь, залетела в калитку и плотно задвинула щеколду.

– Иди вон, Колька. Ничего я не передам, еще не хватало. Машка дитенка ждет, ей твои писульки только печку топить. Выдумал…

Колька постоял, потом ухватился за плетень, хотел перемахнуть, но передумал.

– Ладно… Еще неизвестно чье дите у ней. Да и пусть, девок у нас на селе прорва. А ты, Дашух, у отца была что ли? Он тут в Махровке в дому бабы своей живет, от мамки вашей хоронится. Могу отвезть. На санях.

Дарьюшка помолчала. Но выдержать не смогла, спросила.

– А ты был там что ли? Откуда знаешь?

Колька снова усмехнулся в усы.

– Батька был. Говорил хорошо живут, дом большой, баня. Хозяйство. И Ксения та на сносях, вроде. Поедешь?

Дарьюшка пошла было по тропинке, но вернулась.

– Поеду. Когда?

– Да хоть завтра. После церквы. Успеешь управиться? Мамка пустит?

Дарьюшка кивнула и пошла прочь, побежала почти…

…

Анастасия пила беспробудно. Закрутила было с Тихоновым отцом, но тот быстро бросил ее и не появлялся больше. Да и нечего было с нее взять теперь – от красоты ничего не осталось, хозяйство она забросила, и если бы не Даша, да не бабка, прибегающая к внучке каждый день на помощь, у них и еды бы не было. Но хозяйство они тянули, Машка приходила помогала, да и кузнец не оставлял, все что-нибудь да принесет, прикупит. Так и пережили зиму, впереди лето, все проще, да тут и надежда у Дарьюшки появилась – к папке перейти. Нашептала она Машке про это, та помолчала, погладила живот, который рос у нее прямо по часам, вроде уж все девять месяцев со свадьбы минуло, сказала.

– Гад, он Даш, папка наш. Слюнтяй. Уж давно бы тебя забрал, а он – вишь, нас позабросил, чужого ждет. Не верь ты ему, поганый он. Снова бросит.

Дарьюшка поморщилась, не сказала сестре, что к отцу собралась, но что-то такое противное высунулось из нее, спросила

– А ты сама-то! От Кольки, наверное, живот-то!

Машка вскочила, оттолкнула сестру, прошипела.

– Дура! И не думай. От Тихона это, я еще после свадьбы рубаху меняла, ишь выдумала! Тишино дите!

…

Утро воскресенья выдалось снежным. Началась такая пурга, что в окно улицы было не видно, дальняя береза казалась окутанной белой вуалью, а тропинки разом занесло, наверное и в валенках не пройдешь. Дарьюшка со страхом думала, как они с Колькой поедут в такую страхотищу, мысли даже не допускала остаться. Мать валялась после вчерашнего на печи, даже головы не поднимала, она явилась непривычно поздно, уж за полночь. Да расхристанная такая, страшная, глаза выпученные, рот наперекосяк, трясется вся то ли от недопоя, то ли лишку взяла. Схватила с полки бутылку, вылила в себя остаток, вскарабкалась на лежанку и захрапела. Дарьюшка тогда подумала, что и слава Богу, в церковь она не пойдет, уедут они без ругани.

Даша уже было хотела одеваться, достала праздничный платок с кистями, но тут увидела бабушку. Вся встрепанная, в накинутой кое-как шали, она бежала к дому, проваливаясь в снег, и что-то то ли кричала, то ли стонала.

– Ой! Девка! Беги за Машкой! Кузнеца кличьте. Да скорее, что встала, как коза твоя! Папку вашего с женой в бане подожгли. Господи! Спаси ты их и помилуй…

…

Когда Дарьюшка вбежала в дом, упала у кровати, споткнувшись о половицу, подползла кое-как, схватила отца за руку, он еще дышал. Привстал, посмотрел на дочек, прошептал что-то еле слышно. Лица его и не видно было толком, все тряпками замотано страшными, черными. Только глаза видно, да губы шевелились. Он шептал, но Дарьюшка не понимала слов… И только потом, когда они вышли из дома подышать воздухом, она поняла, что он говорил. “Простите меня…”

Ксения выжила. Она только немного обгорела, рука одна, да бок справа. Папка вытащил ее из огня, бросил прямо с крыльца в снег, а тут крыша и обвалилась. А вот дите она не уберегла. Скинула…