Читать книгу Рассветное небо над степью - Ирина Критская - Страница 12

– Ну, иди, детушка. Да не сердись на мамку-то. Тяжело ей ныне…

Бабушка подтолкнула Дашу, мягко, как кошачьей лапкой упершись в спину, и тихонько закрыла дверь. Сама не зашла, не любила она жену сына, вида не показывала, правда, но даже Дарьюшка понимала – не любила. Даша зашла в полутемную спаленку, не сразу увидела мать под ворохом одеял – несмотря на жару и душный, спертый воздух в комнате Анастасия утонула под слоем тряпья, накидав на себя все, что нашла.

– Мам, ты спишь?

Дарьюшка постояла над матерью, но та лежала, как мертвая, даже бровью не пошевелила на голос, глаза закрыты, губы тонкие сомкнуты, красоты, как не бывало, вроде подменили ее. Даша подошла к окну, хотела отдернуть занавески и приоткрыть хотя бы одну створку, но скрипучий голос резанул по ушам

– Не трожь. Свечу подпали, да и лампадки хватит, все видать и так.

Дарьюшка испуганно отшатнулась от окна, повернулась к матери. А та уже сидела на кровати, упершись руками в матрас, в упор смотрела на дочь, дрожала губами, то ли от слабости, то ли от злости.

– Сюда поди. Наклонись.

Дарьюшка наклонилась, и Анастасия вдруг одним точным и резким движением ухватила дочь за ухо, вцепилась в сережку, и если бы в какой-то момент у нее не ослабла рука, и она не повалилась бы на бок, на мгновение разжав пальцы, то вырвала бы сережку с мясом. И поняв, что у нее не вышло, упала навзничь, завыла тоненько, как щенок. Но быстро справилась с собой, вытерла вспотевшее лицо, прошипела зло.

– Сними серьги эти. Увижу, с ушами оторву. Шакаленок. Ты, как отец – тот шакал поганый, и ты такая же. И Машка тоже гадина, ненавижу вас. Уйди!

…

До вечера мать лежала, отвернувшись лицом к стене, не говоря ни слова. Один раз только повернулась, когда Дарьюшка принесла ей хлеб и молоко парное, только надоенное, хорошо они с бабушкой Муську привезли с собой. Анастасия снова посмотрела на дочь зверем, с силой столкнула кружку с табуретки, и мстительно смотрела, как расплывается молочная лужица, а потом просачивается сквозь щели между досками на полу.

– Уйди, сказала. Сама встану, поем. Не нужна мне твоя помощь.

Дарьюшка ушла в свою комнату, сняла сережки, положила их в коробочку, которую ей нашел батя. И почти задохнулась от сдерживаемых слез, от обиды и несправедливости.

…

Утром мать, действительно, встала. Качаясь, подошла к печи, пошерудила кочергой, с силой бухнула тяжелый чайник на плиту. Потом опустилась на лавку, положила бессильные руки на стол, устало глянула на Дашу.

– Уедешь завтра на пасеку снова. Не нужна ты мне здесь. К бабке сейчас сходишь, скажешь. А к осени вернешься, я Машку замуж буду выдавать, сватался один здесь. Хватит ей шлындрать, пора дело дело делать. А там и твоя очередь придет.

Чайник закипел, Дарьюшка бросилась, налила ей кипятку, бросила трав из туеска, те, что мать сама собирала.

– Хлеба дай и масла. И сама жри.

Они молча поели, мать жестом показала Дарьюшке, чтобы собрала со стола. И когда та забирала у нее кружку, вдруг притянула ее за косицу, больно дернула, чтобы та опустила голову, зашипела ей в ухо.

– А отца твоего, гада, я убью, Вот сама помру, а и его убью. Слышишь, шакаленок?

И с силой толкнула дочку, да так, что та отлетела в сторону, ударилась спиной о печку, и осела от боли на пол…

…

– Ты, деточка, не плачь, маленькая, не расстраивайся так. Ты ведь не знаешь… Не рассказывали мы тебе, да и Машка не знает ничего. Уберегли, было. А вишь – не уберегли.

Бабушка не понукала лошадь, они ехали медленно, как будто в задумчивости. Дарьюшка уже успокоилась, этот лес, эта дорога, ромашки эти с блюдце величиной, легкое жужжание пчел, деловитое бормотание птиц приглушило тот ужас в душе, который ей устроила мама, и она почти дремала, привалившись к теплому бабушкиному плечу. А та говорила, как журчала, тихонько и ласково.

– Мамка -то у вас не рОдная. Она пришлая, с тамбовщины, папка ваш ее на ярманке нашел. А ваша мама уж померла тогда, родами представилась, а ты выжила, детушка. Как котенок была, папка сам тебя с соски выкармливал, козьим молочком, коровьего ты не принимала…

У Дарьюшки разом сон прошел, она села, повернулась к бабушке, открыла рот, но та подняла ладошку, молчи, мол.

– Настька тоже за другим была, да потоп он в прорубе, а она, бабы говорят, уж больно его любила. Ну и позарилась на папку вашего. А чего… Он справный хозяин был, девки у него на шее гирями, баба нужна. Ну и взял ее без любови-то! Не до любови было, вас бы поднять… А она в него, как кошка вцепилась, прямо насмерть. А ведь тоже без любови, другое что-то было, чертовщина прямо. А потом и присохла. Спишь ли, девка?

Какое – спишь! Дарьюшка вдруг поняла, что она чувствовала к матери. Она была ей чужая. Прямо вот, как холодная луна зимой – глянешь, аж мороз в душе. Вроде и не мама. Дарьюшка помотала головой, сказала тихонько.

– Она меня только не любила. Машку не так… Баб, а папаня вернется?

Бабушка перехватила вожжи, обняла свободной рукой Дашу за плечики, прижала к себе.

– Всех она не любила. А вот дите свое ждала. Ээээх. Жизня наша… Ты, знай, девочка – только с любым надо жить. А он тебя всегда найдет, его узнать просто надо. Приехали, глянь дед скачет. Муську, вон, оставили, ругаться будет. Больно уж молочко козье уважает, старый. А папаня – вернется. Ты жди только. И сережки не сымай.