Читать книгу Рассветное небо над степью - Ирина Критская - Страница 24

Когда Глеб скрылся за зарослями шиповника, он побежал домой, хоть уже и начинало смеркаться, Дарьюшка почувствовала себя птичкой, которую поймали, чтобы накормить другую – страшную хищную птицу, у которой нет жалости, которая просто голодна. Примерно так смотрела на нее Марина, в ее странных глазах нельзя было уловить ни мысли, ни выражения. Как будто там мелькало отражение того, кто в них смотрит, но ломаное, чудное, так Даша отражалась в кривых зеркалах. Она запомнила это не очень приятное ощущение, когда папка возил ее в город на ярмарку, и они зашли в разрисованный шатер. А там по кругу стояли эти самые зеркала – в них отражались вместо Дарьюшки страшные чудища. В одном – круглая, как шар девочка, в вдавленным посередине лбом, с короткими ручками, похожими на самодельные колбаски, которые делала тетка Фрося, соседка через дорогу, и с такими же ножками, торчащими из под раздутой юбки и впихнутыми в боты. А в другом – тощая страшная скелетина в длинным носом и кривым туловищем, у нее были выпученные глаза и огромный лягушачий рот. Дарьюшка тогда заплакала от ужаса, папка поднял ее на руки и вынес из шатра. А потом ей всю ночь снились эти страшилы – стояли напротив, тянули руки, хрипели что-то перекошенными ртами. Вот и сейчас в глазах Марины мелькало что-то похожее, то ли это были ее чудовища, то ли Дашины.

Даша уже совсем не знала, что ей делать дальше, стояла, прижавшись к стене, думая о том, как бы сбежать, но Марина, наконец, отмерла, шевельнулась, сощурилась, и было ощущение, что это змея прикрыла свои страшные глаза, опустив чешуйчатые веки.

– Сядь. Не бойся меня. Я девочек не ем.

Речь у Марины оказалась на удивление правильной, абсолютно нормальной, не было никакого сравнения с той женщиной, которую они встретили тут в прошлый раз. Она и смотрела нормально, отражения исчезли, у нее был усталый, печальный и очень умный взгляд, она смотрела как-бы насквозь, но не мимо, а точно в душу. Дарьюшка, боясь вздохнуть, прошла к столу, придвинула табурет, села.

– Ты знаешь, почему я согласилась, что бы ты жила у меня?

Марина тоже пересела с огромного старинного стула, примостившегося у окна на табурет, стоящий около стола, положила локти, опершись о светлый, отполированный временем дуб столешницы, вздохнула. Даша помотала головой, она боялась что-то сказать, потому что любые слова, сказанные этой женщине были бы глупыми и жалкими.

– Ты непростая. Я вижу это. Вот ответь мне, только не ври – ты видишь сны? Какие?

Даша попыталась вспомнить последний сон, но он ускользал, как будто нарочно, не поддавался памяти, так бывает, когда пытаешься ухватить рыбку в тазу, а она ныряет между пальцами, как будто ее скользкое тельце протекает сквозь.

– Та бабочка, которую ты видела, попала в сачок. Черный цветок, это ее жизнь, она сама виновата, что прилетела на поле с гибельными цветами. Знаешь, есть такие цветы, которые питаются кровью. Вот они такие. Но ее можно спасти. Ты понимаешь о чем я?

Дарьюшка сон почти не помнила. Вернее, у нее в голове мелькали тени от того сна – крылья прозрачные, ромашки со странно тумными лепестками, руки… Но соединить воедино у нее ничего не получалось – просто мелькание бессмысленное и пустое.

– У тебя в голове сейчас один мусор. Инструмент тебе дали, вроде, да запрятали, а куда – ты забыла. А если ты его найдешь, да пользоваться им научишься, то станешь почти всесильной. А я помогу.

Марина, вдруг снова устало прикрыла глаза, посидела так, потом встала, держась за край столешницы, постояла, потом прошептала.

– Устала я. Возьмешь в печи кашу, поешь. Мне в комнату принесешь хлеб и отвар – он в глечике на окне. Завтра все расскажу, научу, как тут жить у меня. А пока осмотрись, поешь, да не забудь мне принести, что сказала.

Она медленно пошла к высокой узкой двери, ведущей в другую комнату, уже у дверей обернулась, глянула остро, как будто уколола иглой.

– Приворот сделаю. А то он удавит ее, как мышь глупую. Денег не возьму, скажешь пусть придет сама.

Дверь закрылась, и ее снова стало почти не видно, как будто она слилась со стеной, обитой янтарными досками, и было похоже, что Марина прошла сквозь стену. Даша почувствовала, как с нее спала душноватая пелена, как будто ее расколдовали, она вдохнула прохладный воздух всей грудью, вытащила из печи горшочек с кашей, хотела было подбросить пару полешек, но передумала. А вдруг нельзя.

…

Каша оказалась на удивление хороша – рыхлая, нежная, исходящая ароматным паром. В ней томились солнечно-рыжие кусочки тыквы, ломтики яблок, почти развалившиеся, но сладкие, как мед. Марина полила кашу медом, кинула туда кусок масла, и теперь в миске у Дарьюшки красовалась такая вкуснятина, что она съела все, и еще пару раз добавила. Подумав, она положила в чистую миску половник каши, пристроила ломоть свежего хлеба, поискала глазами глечик – он стоял за занавеской, как будто прятался. Открыв его, она чуть не задохнулась – такой терпко-полынный своей резкой горечью обжег ноздри, она даже чихнула, потекли слезы, но отвар быстро утихомирился, в кружке вел себя уже спокойно, пах приятно и чуть горько.

Комната, скрывающаяся за дверью была узкой и длинной. В ней не было окон, но свет откуда-то проникал, как будто с потолка, он был довольно ярким и прохладным. Было холодно, почти, как на улице, но Марина сидела на кровати в одной рубахе на тонких лямочках и казалась застывшей. Увидев Дашу она кивнула головой, потом нахмурилась, буркнула.

– С завтрашнего дня будешь делать только то, что я говорю. Точно. Не отступая ни на шаг. А то будет плохо. И приучайся с малого.

Она оттолкнула миску с кашей, миска упала, каша разлетелась по идеально чистому полу.

Кашу собери, отдай курам. Пол вымой. А потом спать, за печкой есть камора, там тебе постелено.