Читать книгу Рассветное небо над степью - Ирина Критская - Страница 17

Когда мать уводили, Дарьюшка не плакала. Просто смотрела, окаменев, как два здоровенных мужика, ухватив Анастасию с двух сторон под руки тащили ее к саням, как усадили на лавку, сами уселись с двух сторон, как третий, тот что служил у них кучером, бросил им на колени одеяло, и поднял полог. Мать не смотрела в сторону сельчан, она тупо, глядя в одну точку все перевязывала и перевязывала концы у плотно повязанного старого пухового платка, как будто от этого зависело что-то важное. Не плакала она и когда Машка нашептывала ей на ухо, что никак не может пока принять сестру у себя в доме, потому что ей тяжело, что хозяйство, да и дите она ждет, и что она об этом даже не заикается Тихону, который, конечно не откажет, но им и самим тесновато будет с дитем. Дарьюшка подумала, правда, как это тесновато, если по их дому можно кататься на санях, но промолчала, потому что и сама не хотела к ним идти.

– Ты что, Маш? Ну куда я хозяйство кину. Тут и Муська, у нее вот-вот козлятки родятся, да и куры с утями. Я пока тут. Бабушка еще приходить будет… Обещала она. Санька. Не пропаду.

Машка закивала быстро-быстро, даже втихаря вздохнула облегченно и быстренько убежала домой, как будто брезговала находится в доме “Убивицы”. Бабушка тоже, потоптавшись, ушла, потому что у нее и там было невпроворот, только погладила Дарьюшку по голове. Но, обернувшись у дверей, сказала.

– Ты, детонька, коли решишь, Муську веди завтра к нам, курей дед придет с Санькой, переловит, а тебе уголок найдется. Че уж, коль так.

Но Дарьюшка помотала головой, она не хотела никуда идти, ей хотелось только лечь, накрыться с головой одеялом и так лежать, ни о чем не думая. Прошло уж две недели с того ужаса, все это время они с матерью прожили, как будто и не видя друг друга, а вот теперь, когда Анастасию увезли, Даша вдруг очень остро поняла – она одна.

Но день пролетел незаметно. Пока курам набросала, пока Муське сенца положила, благо доить не надо было, пока печь уже остывшую затопила, и день прошел. Еще не темнело, но уже начало смеркаться потихоньку, Даша вскипятила чайник, положила себе меду на тарелку, отломила половину каравая свежего хлеба, который принесла бабушка, села и вот тут… Слезы просто хлынули градом, потоком потекли по лицу, да так, что разом намокла вышитая салфетка, которой Даша пыталась вытираться, во рту стало солоно, а в глазах темно. Кое-как добравшись до кровати, Дарьюшка легла, стараясь унять колотящееся сердце, обняла подушку, чуть успокоилась и…уснула. Даже не уснула, провалилась в какой-то вязкий темный кисель, он принял ее в свои скользкие объятия, покачал, как на волнах, и чуть не задушил, лишив возможности дышать. Дарьюшка, наверное бы из него и не выбралась бы, так и осталась там без света и воздухе, но чья-то рука настойчиво тянула ее оттуда, крепко вцепившись в плечо.

– Даша, Дашенька. Что ты…

Тоненький, странно знакомый голосок был неприятно – навязчивым, он тянул Дарьюшку из спасительных тяжелых, но теплых слоев киселя, и от этого ей было зябко и тошно. Она попыталась оттолкнуть чужую руку, и сунуть голову под подушку, чтобы голос не сверлил ей воспаленную голову, но ничего не получалось, у нее не было сил даже перевернуться. И она снова провалилась в темноту, правда ей уже не было так душно, а, наоборот холодно, как будто кто-то проткнул дырку в вязких слоях и оттуда повалил мороз.

…

Когда Дарьюшка снова открыла глаза, в окно, сквозь неплотно закрытые занавески светило солнышко. Оно было нежным и ласковым, утренним, но таким теплым, что Даше захотелось подставить ему влажное лицо, и так посидеть, нежась. Она сначала даже не могла вспомнить, что происходит, почему она в кровати, где все, но вдруг ее накрыло этим воспоминанием, как черным тяжелым покрывалом. Застонав, Даша попыталась сесть, но не получилось, руки не держали ее совсем, подламывались, как будто не руки, а соломинки. Но тут же кто-то сзади поддержал ее, подоткнул подушку, запахло хлебом и молоком, знакомо, до слез.

– Сейчас, Дашуль. Сейчас. Погоди, помогу.

Женщина поплотнее подсунула под Дарьюшкину спину подушку, села рядом, и погладила ее по щеке. Даша смотрела на тонкое, курносое, нежное лицо с ласковыми светлыми, не поймешь какого цвета глазами, с конопушками на носу и бледноватых щеках, и пыталась вспомнить, где она ее видела. И никак… Не вспоминалось.

– Вот умница. Глазки открыла, значит поправишься. Сейчас я тебе отвару липового принесу с медом. Знаешь кто липового цвета нам принес? Не угадаешь, лапонька… Да ты не узнаешь меня, что ли?

Дарьюшка помотала головой, с тревогой глянула на столик, там на вязаной салфетке лежали ее сережки, хотела что-то сказать, попросить, но вдруг заплакала. Женщина ойкнула, взяла сережки, сунула Даше под подушку, поцеловала ее в макушку.

– Да тут они, тут. У тебя будут, не плачь. А я Ксюша. Помнишь меня? Я уж тут деньков десять с тобой, уж больно ты болела, детка.

И Дарьюшка вспомнила. Хотела было оттолкнуть от себя злыдню эту, из-за которой погиб папка, но зла не было, только горечь и беда. Она снова всхлипнула, Ксюша пересела к ней на кровать, прижала ее голову к своей груди и гладила, гладила ее по голове, как маленькую, пока не кончились слезы.

…

– Ну вот! Надо мне, Дашенька, домой собираться. У меня ж там хозяйство, нельзя надолго бросать его, и так уже. Хорошо, сестрица согласилась поглядеть, теперь по гроб жизни ей обязана.

Даша с Ксенией сидели за столом, попивали чай из блюдечек. Даша уже вовсю управлялась в избе, но на улицу пока не выходила, страшновато, кашель никак не унимался. Да и Ксюша не особо на улицу нос высовывала, все соседки шипели, как гусыни, аж шип стоял, вроде стадо разбередили. Зато Колька так и бегал к ним, то масла принесет, но пряников, то цветов липовых, как будто медом ему здесь намазали. А вчера, оторвав приличный ломоть от хлеба, который спекла Ксения, сказал.

– Ты, Ксюха, коль домой надо, обращайся. Я свожу. Мне не трудно.

Ксюша ворочалась всю ночь, ну завела разговор.

– И вот что я думаю. А поехали со мной! Будем там жить, у нас село такое красивое, по хозяйству мне поможешь, нам с тобой вдвоем хорошо будет. А?

И Дарьюшка вдруг согласилась. Сама даже не знала, почему

– Поеду, теть Ксень. Только Муську возьмем. А?