Читать книгу Рассветное небо над степью - Ирина Критская - Страница 13

– А что это, дед? Откуда?

Дарьюшка подошла к лавке, над которой висела небольшая картинка в деревянной рамке. Рамка была тоненькой, чуть корявой, но от этого лицо девочки в голубыми сережками казалось не смешным, а трогательным, очень нежным, почти небесным. Так, наверное, выглядели девочки в сказках, они были и настоящими и игрушечными, как дорогие куклы, которых однажды видела в городе, когда ее возил на базар папаня. Она тогда застыла, как зачарованная перед стеклянной витриной, онемела, одеревенела от восторга, потеряла все чувства, кроме зрения. А вот зрение, наоборот, обострилось, и она могла разглядеть каждый крошечный ноготок, рисунок на малюсеньких ажурных носочках, реснички на распахнутых голубых глазках, и даже конопушки на курносом носике красотки. А папаня постоял в нерешительности, разглядывая картонку, установленную у блестящих туфелек, потом зашел в магазин, и тут же вышел потный и красный, как рак. И, взяв Дарьюшку за руку быстро потащил прочь, что-то возмущенно бормоча в бороду. Эта кукла снилась Даше еще много ночей, она сидела на игрушечной кроватке, пила игрушечный чай, ела игрушечные конфеты и танцевала, смешно подпрыгивая на фарфоровых ножках, но когда Дарьюшка просыпалась, всегда исчезала. И вот теперь снова появилась – только в рамке, на стене.

Дед вздохнул, снял картинку, отдал Даше.

– Жених твой принес. Его далёко отвезли, к барину какому-то на жительство. Уж больно барин тот обрадовался, когда его картинки увидел. Говорит, что большой художник будет, Глебка этот. Ну и забрал. А это он тебе подарил. Велел отдать. Так что бери, не сумлевайся.

Он потер картинку рукавом рубахи, хмыкнул.

– А чего…Походит на тебя кукла энта. Покрасивше, правла, ну ниче, подрастешь, выправишься. А теперь иди, там свечки катать надо, батюшка с села приходил, заказал…

…

Лето покатилось, как мяч под горку. . Дарьюшке очень нравилось жить на пасеке, она помогала деду во всем, а когда бабка привезла Саньку вообще весело стало. Все беды забылись, они бегали на дальнее лесное озеро, плескались в теплой душистой воде, чистили рамки, катали воск, тягали волоком бидоны с медом, устанавливая их в сарайчик, белили домик, драили полы, косили серпом траву. Дни пролетали незаметно, и только, когда невидимый маляр мазнул желтым лохматые кроны лип, Дарьюшка опомнилась – осень уже. И в один из прозрачных, янтарных дней, когда уже было зябко вылезать из-под одеяла поутру, на пасеку снова приехала бабушка.

– Ну что, пасечники мои! Пора домой-то. Уж матушка приходила, ругалась, что в на уроках ее народу мало. Да и холодно тут. И дед скоро поедет. Давайте, сбирайтесь.

И когда они уже ехали, а крутила головой, разглядывая вдруг ставший прозрачным лес, бабушка наклонилась к ней, шепнула на ухо.

– Там Машку привези, детонька. Мамка задумала ее за кузнеца выдать, он уж и свататься приходил. Ты дома поживи пока, все сестре полегче будет. Ну, а потом уж к нам. Дед печку в сараюшке спроворит, обещал уж, там тебе хорошо будет. А, детушка?

И Дарьюшка помотала головой, соглашаясь, надо, значит, надо…

…

Матери дома не было, да и Машки тоже было не видать, поэтому Даше никто не помешал убраться в своем уголке, аккуратно повязать косынку, чтобы не было видно сережек, повесить картинку с куклой Дарьюшкой над кроватью, растопить почти погасшую печь, сбегать в козлятник. И когда она уже шла к дому, отряхивая прилипшее сено с юбки, то увидела Машку. Сестра стояла у дальнего выгона, а за плетнем торчала длинная фигура, а вот кто – Даша не разобрала. Потихоньку проскользнув в дом, она хотела мышкой ныркунть к себе, но не успела.

– Дашк! Видела что ли? Молчи только, матери не брякни, а я тебе бусики подарю. Слышишь?

Машка за это время изменилась почти до неузнаваемости. Красота ее стала еще ярче, она поправилась, коса лежала на высокой груди толстым, пушистым канатом, глаза довольно щурились, губы масляно блестели. От нее пахло даже как-то непривычно, то ли медом, то ли ирисками, сладко и терпко, и от этого запаха Дарьюшке, почему-то стало стыдно.

– Не скажу. И бусики мне твои ни к чему, сама носи. А кто там стоял с тобой?

Машка крутанулась, волнующе колыхнув подолом новой атласной юбки, скривила губы, и стало понятно, откуда запах. Пухлые губы сестры были густо напомажены, а щеки намазаны пудрой.

– Кто стоял, того нет. Не твое дело. А завтра смотрины у меня, поможешь хоть? Мать сказала – все сами, ей не до глупостев.

…

Дарьюшка уже засыпала, когда на кровать к ней села сестра. В свете полной луны, заглядывающей в окошко, ее лицо казалось страшным – глаза опухли, щеки белые до синевы, губы дряблые, как тряпки, трясутся…

– Дашк… Мне страшно. Кузнец этот поганый мужичина здоровенный, я его боюсь. Я Кольку люблю. И у нас это…Все было…

Дарюшка ничего не поняла, что это все, но целовались – да, видела. Но ей так стало жалко сестренку, что она тоже захлюпала, прижалась к ней, обняла.

– Что делать – то, Машунь? Может, скажешь мамке? Объяснишь?

Машка оттолкнула сестру, повернулась в профиль, и Дарьюшка поняла, почему та так густо намазала щеки пудрой. Почти на все щеку красовался синяк. И даже не синяк – красное пятно, как будто отпечаталась пятерня…

– Видишь? Сказала… Сбегу завтра. И не найдет, зараза. Даже с собаками.

Встала, всхлипнула беспомощно, и, шаркая, как старуха босыми ногами ушла к себе, плотно прикрыв дверь.