Читать книгу Рассветное небо над степью - Ирина Критская - Страница 18

Несмотря на свежий, уже совсем весенний ветер, который лепил мокрым снегом прямо в лицо, гарь от спаленной бани стояла в воздухе. Колька еще даже не въехал во двор, натянул поводья прямо около высоких дубовых ворот, отдраенных чем-то до янтарного отсвета, а гарь уже въелась в горло, мешала вздохнуть, щекотала нос. Дарьюшка закашлялась, Ксения натянула ей платок снизу до самого носа, шепнула

– Да, смотри-ка. Все стоит гарь эта. Ну, ничего, привыкнем.

Она соскочила с саней, крохотными рукавичками уперлась в тяжелую калитку, и та открылась странно легко и послушно.

– Ишь… Справные хозяева-то! Говорили люди, что у ней батяня справный. Не врали.

Колька басил завистливо, хотя, вроде и у самого батя не бедствовал, хозяевал хорошо. Дарьюшка недовольно дернула плечиком, буркнула.

– Ишь, завистливый. Муську помоги отвести.

Вместе с Колькой они стянули козу, и Дарьюшка пошла следом за Ксенией. Зашла…и онемела. Тогда, когда она ничего не видела от слез и отчаянья, она даже не поняла, насколько огромен и ухожен Ксенин двор. Все крепкое, все обмазано глиной, даже сараи, побелено, под высокими теплыми крышами. У них в селе не все люди так живут, не то что куры. А те – крупные, пестрые, упитанные гордо бродили по выгону, обнесенному новеньким плетнем, клевали что-то в снегу, смотрели на Дарьюшку, чуть склонив голову круглым насмешливым глазом, как будто говорили – тебе, доходяжка, зерна дать что ли? И телка – странно маленькая, с острыми, как булто игрушечными рожками тоже смотрела жалостливо, пыхтела красивыми круглыми ноздрями, выпуская облачка пара, и вдруг мукнула, протяжно и звонко.

– Это она тебя признала, Дашунь. И Муську твою. Давай-ка, заходи. Колю тащи, там Любавка к чаю пирогов напекла гору. И батя придет.

Ксения затеребила Дашу, потащила за собой к крыльцу, а Колька, пыхтя, как паровоз, подтащил козу в плетню, крикнул.

– Куда Муську-то ставить! Чего вы там кудахтаете, калитку отворите!

– Сюда ставь. Что расшумелся? Вон, я сарай открыл.

Мужик в распахнутом полушубке, в шапке, съехавшей на одно ухо, перехватил у Кольки веревку, утянул Муську в выгон, упираясь ей в зад, запихнул упрямицу в сарай, затворил дверь.

– Уф. Ну, она у вас и дура здоровая. Молока хоть дает?

Дарьюшка кивнула, и вдруг прыснула, зажав ладошкой рот. Мужик был взрослый, даже старый уже, но уж очень маленький и смешной, похожий на домового. У него на добром морщинистом личике почти не было видно глаз – узенькие и совсем маленькие они прятались в морщинках, как пуговки в складках, но все равно было понятно, что они ласковые. Он подошел к Ксении, обнял ее и чмокнул в висок, они оказались одного роста. Ксения поманила Дашу рукой, и когда она подошла, сказала.

– Знакомься, Дарьюшка. Это мой батя. Мамки нет у нас, только я, Любавка и он. Теперь и ты с нами будешь.

Мужичок оторвался от дочери, стащил рукавицу, протянул Дарьюшке мозолистую детскую руку.

– Дед Митя. Будемте знакомы. В дом прошу. И молодца своего с собой берите, ишь насупилси.

Он пошел к дому, а Дарьюшка прошептала Ксении.

– Я думала ты сиротка. И люди говорили, что нет у тебя никого.

Ксения улыбнулась, тоже прошептала чуть наклонившись.

– Ты людей не особо слушай. Они наговорят… Но батя и правда не хотел, чтобы мы тебя к себе брали. Он и папку твоего не хотел, ругался страшно. А Любавка до сих пор злится. Они с папкой в другом дому живут, в мамкином. Но ничего, я вас сдружу. Не бойся.

В сенях было холодно, чисто и пусто. Ни бочки с огурцами, ни травок – просто вычищенные до белизны лавки, вешалки, на которых висели тулупы и больше ничего. И Дарьюшку вдруг резануло до острой боли в груди – у самого окошка, плачущего уже весенними слезами висел папкин тулуп. Тот самый, от которого пахло дегтем и табаком. Ксения проследила за взглядом девочки, сказала тихонько.

– Уберу завтра, Дашунь. Только не плачь.

А вот на кухне, в которую они попали сразу, закрыв за собой двери в сени, кипела жизнь. Дышала жаром чисто выбеленная печка, ворчал чайник, пахло пирогами, жареной печенкой и клубничным вареньем. Такая же крошечная, как тетя Ксюша женщина, только постарше, покруглее, что-то делала у печки, и когда она обернулась ее круглое полное личико тоже пылало.

– Ой. Кто к нам пришел-то! Красавица какая, на папку похожа. Ну, проходи, проходи, коль пришла. Надолго ли? Вон, женишок твой говорит, что к вечеру до дому собрался. И ты с ним что ль? Рано женихаетесь…

Дарьюшка насупилась. Ей вдруг очень не понравилась эта толстая женщинка, от нее так и веяло недобрым, даже глазки были, как гвоздики острые и колючие. Но тетя Ксюша закрыла Дашу собой, сказала резко и звонко.

– Она насовсем, Любава. Со мной жить будет, ей не с кем больше. Николка один домой поедет, до темна. Ну-ка, что там за пироги у тебя?

Любава поджала тонкие губы, но промолчала. Подошла к столу, сняла полотенце с миски, а там – золотистые, как солнышки, блестящие от масла, запашистые до спазма в горле высились пирамидой пирожки.

– С картошкою, грибами и луком, как ты любишь. Да с капустою и яйцом для бати. С печенкою еще. Ну, а гостья твоя уж не знаю, какие будет. С яблоком еще есть.

Ксюша подошла к сестре, обняла ее за толстенькую талию, защебетала ласково.

– Уж ты моя мастерица. Все она любит, лучше твоих пирогов и не едала. Давай-ка, к столу.

Любавка чуть подобрее глянула на Дарьюшку, буркнула.

– Ну, ладно. Твой дом, тебе и решать. Не мое дело-то. Своего потеряла, так падчерицу воспитаешь. Бог поможет. Только замуж тебя с таким довеском никто не возьмет боле. А ты, красота!

Любава повернулась к Даше, задумчиво потрогала толстеньким пальцем ее сережку.

– Ишь…Мала, а уже. Тетя Любава меня зови. Так и быть.

Поужинали весело, Дарьюшка больше не чувствовала, что на нее сердятся. Дружно помыли посуду, проводили тетю Любаву с дедом до калитки, потом спровадили Кольку. И когда уже на дворе совсем стемнело, Ксюша села около Дарьюшки, растерянно приютившейся у окна на лавке, сказала.

– Не грусти, маленькая. Хорошо заживем с тобой. У тебя комнатка своя будет, нарядим ее красиво, занавесочки повесим, скатерок навышиваем. А какой у меня для тебя тулупчик есть, ты бы видала! Васильками расшитый, прям точно как твои сережки. Самая красивая будешь в деревне. А завтра в церкву пойдем с тобой, у нас батюшка такой славный, всю грусть излечит. Не грусти.

Дарьюшка спала на удивление крепко. И под утро ей приснился сон. Она идет вдоль реки, вокруг цветут ромашки, васильки, еще цветы какие-то, весь берег в цветах. И на ней венок – весь белый, как будто из тех ромашек и белых розочек. И платье на ней длинное, простое, как рубаха, но с кружевом у ворота и на рукавах. Вокруг птицы поют, вода журчит, как поет, а в воде лилии распускаются. И вдруг она видит на том берегу парня. Высокого, красивого, с волосами по плечи. И она понимает, что уже видела этот сон, он повторялся много раз, а может и наяву это было. И так хорошо у нее на сердце, так радостно, что она проснулась, улыбаясь. И с души, и правда, как будто камень сняли.