Читать книгу Змеиный волк - Ольга Ракитянская - Страница 14

За все лето Вера больше ни разу не ходила в лес. И экскурсии как-то сами собой сошли на нет. Сначала у школьников начались контрольные, а потом – летние каникулы. Правда, в отличие от Москвы, из Осиновой никто из ребят никуда не уезжал – наоборот, детей и подростков в поселке прибавилось, потому что приехали дачники и городские внуки деревенских бабушек и дедушек. У Веры даже промелькнула мысль – почему бы не собрать ребят и не съездить всем вместе в то же Кривандино. Ведь и там наверняка имелись старые дома с интересными наличниками. Но стоило ей заикнуться об этом за завтраком – как Андрей озабоченно нахмурился, уже привычным заботливым движением тронул ей лоб:

– А ты уверена, что это безопасно? Летом пыльца везде, и в Кривандино тоже. А из «кукушки» по пути нигде не выскочишь. Что, если случится приступ прямо в вагоне? Или вообще отек Квинке? Он, говорят, всегда подстерегает неожиданно.

При мысли об этом Вере немедленно стало зябко, заболела голова. Андрей был прав. Хотя с того случая с комарами у нее еще ни разу не было настоящего приступа с температурой и опухшим горлом – все же в душе поселился страх перед тем, что это может случиться. Вера припоминала, что у нее и в Москве бывали аллергические реакции на кошек, на уличную соль, на косметику. Не слишком серьезные, скорее просто неприятные – но ведь были. А что, если теперь, в контакте с сильным аллергеном в виде комаров и пыльцы, все это обострилось? И ей действительно грозит отек Квинке в самый неожиданный момент, о чем не раз уже как бы невзначай упоминал Андрей?

У Веры вошло в привычку боязливо прислушиваться к своей реакции на любую новую еду, запах, перемену погоды. Теперь, куда бы она ни шла, в кармане у нее всегда лежали таблетки супрастина. Однажды, переменив одежду, она забыла переложить супрастин, а когда обнаружила это на улице, далеко от дома, ее накрыло паникой. Несколько раз Вера в ужасе просыпалась ночью – ей снилось, что она задыхается, и действительно пару минут после пробуждения ей было трудно продышаться, горло перехватывало спазмом. Каждый раз после этого она мучилась чувством вины перед Андреем, которому не давала спокойно спать. Но он и здесь вел себя на удивление заботливо: ни словом не упрекал ее, помогал добраться до окна и распахнуть его, чтобы подышать свежим воздухом, даже приносил воду и таблетки. Вера боялась дышать, чтобы не спугнуть эти счастливые перемены в муже. Вот как, оказывается – чтобы начала сбываться ее мечта, ей пришлось заболеть. Что ж, она была готова пострадать. Лишь бы в Андрее наконец проснулся тот, кого она когда-то полюбила. Лишь бы ее самоотверженная любовь, наконец, отогрела его застывшее от печалей сердце.

Но ни о каких поездках, тем более с детьми, речь, конечно, идти не могла. А о лесе Вера и сама боялась думать. Правда, фельдшерица Маша и другие жители Осиновой уверяли ее, что комариный пик давно прошел. Но Веру приводила в ужас одна мысль о здешних болотах, в горле немедленно начинало першить, в груди теснило, совсем как тогда, во время приступа аллергии. Поэтому она так и не смогла заставить себя войти в лес даже ради спелой земляники, а позже – черники и грибов. Впрочем, Меряевы, тетя Клава, коллеги и другие, сочувствуя Вере, щедро угощали ее дарами леса. Кроме грибов – Андрей боялся отравиться и заставлял Веру отказываться от таких подарков, даже если это были всем известные лисички. Ведь они тоже могли оказаться ложными.

Сам Андрей теперь частенько уезжал в Москву, на переговоры с заказчиками. Иногда даже оставался там с ночевкой. Вера не возражала – работа есть работа, а путь из Москвы до Осиновой неблизкий, да и транспорт ходит редко и неудобно. Проще переночевать где-нибудь у друзей и спокойно, никуда не торопясь по темноте, вернуться на следующий день. Тем более что Андрею в Осиновой так не хватало общения!

И все же в такие одинокие вечера Вере становилось не по себе. С наступлением темноты, когда жизнь в поселке замирала, в душе помимо воли всплывали страхи: а вдруг этой ночью она снова начнет задыхаться? Вдруг именно сегодня ее настигнет отек? И никого нет рядом, чтобы помочь.

Вера читала и листала ленту в смартфоне часов до двух ночи, всячески оттягивая тот момент, когда придется выключить свет, закрыть глаза и остаться наедине со своими мыслями. Но делать это все же приходилось – тогда Вера распахивала окна настежь (стояла непривычная для июня душная жара), принимала снотворное и валерьянку и старалась побыстрее отрубиться. Получалось это у нее с каждым разом все хуже.

В один из таких вечеров, измученная страхами, Вера накинула уличное платье – к счастью, долго одеваться в такую жару было не нужно – и почти бегом отправилась к Марине. Почему-то казалось, что именно она, ровесница, москвичка и врач, поймет Веру. Может быть, поможет и успокоит.

Марины дома не оказалось. Только Надя сидела у раскрытого окна и читала какую-то книгу. Вера машинально, по учительской привычке присмотрелась к заголовку: «Зоогеография. Учебник для вузов». Странно, Марина говорила, что Надя собирается поступать на медицинский, изучать гомеопатию. А впрочем, в московских школах сейчас сплошные олимпиады по всему подряд. Если хочешь поддержать честь класса – готовься с лета. Надя – разумная девочка.

Увидев Веру, Надя вздрогнула и захлопнула книгу, быстро положила ее на подоконник названием вниз, корешком к себе. Вера мысленно отругала себя за приобретенную деревенскую привычку – заходить к знакомым без предупреждения. Вот, пожалуйста – напугала ученицу.

Надя сказала, что мама уехала в Москву к пациентам, вернется завтра. Что ж, этого следовало ожидать – одним днем из Осиновой в Москву не наездишься. Тот вечер Вере все же пришлось провести одной, в страхе прислушиваясь к собственному дыханию.

На летние каникулы Андрей и Вера поехали к свекрам в Рошаль. Раньше, в более благополучные времена, они обычно ездили отдыхать в Болгарию или Турцию. Вера любила эти поездки, хотя всякий раз перед отпуском в животе начинало крутить, а в груди теснило: Андрей не знал английского языка, и поэтому все переговоры с персоналом гостиниц, владельцами съемных квартир, таксистами, продавцами в магазинах и на рынке предоставлялось вести ей. Искать и бронировать жилье, покупать билеты и регистрироваться на экскурсии тоже должна была Вера. А угодить Андрею было очень сложно. Вера всегда со страхом ждала, что даже в знакомой гостинице или квартире кровать вдруг окажется недостаточно мягкой или, наоборот, слишком пышной, из щелки в окне станет тянуть незаметный для Веры, но болезненно ощутимый для Андрея сквозняк, или кондиционер будет работать слишком сильно (Андрей всегда боялся простыть и подхватить инфекцию), и тогда муж станет мрачнее тучи, а Вере придется объясняться с владельцами и персоналом, чего-то требовать, конфликтовать – Андрей в таких случаях настаивал, чтобы она именно конфликтовала, переводя все его нелестные высказывания о жилье и владельцах как можно ближе к тексту. То же самое происходило в такси, которое приезжало недостаточно быстро, в кафе, где еда оказывалась слишком пряной или в нее попадал крошечный кусочек лука (Андрей не выносил лук), в магазинах, где Андрей предъявлял претензии, если у продавца не было какого-то привычного по Москве товара или не работал аппарат для карточек. Веру мучили эти конфликты, она страдала, когда приходилось ругаться и требовать, да к тому же в глубине души считала, что многие возмущавшие Андрея проблемы можно было бы решить гораздо более простым путем, а многие и вовсе не были проблемами, и не стоило бы портить себе из-за них настроение в отпуске. «Ты ничего не понимаешь!», сердился Андрей. «Отпуск – это время, когда я должен зарядиться энергией, почувствовать себя успешным человеком. Значит, в отпуске все должно быть и-де-аль-но! А если что-то неидеально – надо потребовать, чтобы стало! Иначе в чем мой успех? Все они могут, эти курортные обдиралы, только не хотят, одно жулье и бездельники кругом». Когда же Вера робко заикалась, что хорошо бы, например, брать в отпуск побольше налички, раз аппараты в курортных деревушках работают не везде – Андрей только гневно фыркал. «В Москве я привык пользоваться картой! Понимаешь – привык!» В следующий отпуск они снова ехали с минимальной наличкой (Андрей боялся, что деньги могут украсть), и снова Вере приходилось через силу ругаться с продавцами в крошечных магазинчиках и на рынке, где отказывались работать их московские карты.

Но зато вечерами, когда Андрей храпел в постели (в отпуске он вообще помногу спал), Вера могла выйти на балкон, налить себе немного легкого белого вина и слушать, как в темноте сонно ворочается и шепчет море, а в зарослях олеандров на все голоса поскрипывают сверчки. В такие часы она отдыхала.

Теперь, конечно, такие поездки были для них слишком дороги. Но совсем никуда не ехать в отпуск было нельзя – и летом они отправлялись в Рошаль, в гости к родителям Андрея. Пару раз приезжали на дачу и к Вериной маме, в Шарапову Охоту, но мама была не слишком рада гостям, откровенно уставала от них уже дня через три, и ездить к ней Вера с Андреем почти перестали. Кажется, обе стороны при этом вздохнули с облегчением.

В Рошале Вере совсем не нравилось – хотя она бы никогда не призналась в этом Андрею. В конце концов, это его родители, он имеет право их навещать. Да и нельзя ведь лишать мужа хотя бы такого отпуска – иначе его совсем измучает депрессия. И все же задолго до поездки ее накрывало тоской. Нет, свекры не относились к ней плохо, разговаривали всегда вежливо, даже дарили ей какие-то небольшие подарки к праздникам. Но в то же время как-то незаметно давали понять, что Вера в их семье – чужая. С ней мирятся, раз уж сыну захотелось жениться именно на ней. Но если бы Вера однажды исчезла из их жизни – никто бы не огорчился. За общим столом свекровь прямо при Вере иногда вспоминала, как пыталась познакомить Андрея с «очень хорошей невестой», юристкой, главой какой-то сельской администрации. «У нее Мерседес-внедорожник был, одевалась всегда дорого, и вообще, умная девочка, успешная, такие всегда нарасхват». Но Андрей тогда почему-то знакомиться не захотел, что уж теперь поделаешь. А еще одна невеста, которую ему когда-то прочили, давно уже замужем, за владельцем сигаретного ларька, родила мужу троих сыновей – молодец девчонка! При этом свекровь почему-то бросала взгляд на Веру, и во взгляде этом не было теплоты. Неприязни, впрочем, тоже не было. Не было ничего.

По выходным, когда свекор не уходил на работу, всей семьей выезжали «на дачу» – в частный дом с огородом на окраине города. Здесь свекровь затевала бесконечную уборку, Андрея и свекра отправляли то вскапывать грядки, то копать какую-нибудь яму, то чинить крышу или сарай. А Вере выдавали секатор и посылали прореживать кусты малины, убирать засохшие стебли и сорняки. Вера сидела в душных колючих кустах в неудобной позе, монотонно чикала секатором и с тоской ждала, когда же это закончится. Никакой радости в дачном труде она не находила, за что свекровь, вероятно, считала ее лентяйкой. Во всяком случае, Светлана Сергеевна после дачных поездок не раз принималась ни с того ни с сего рассуждать о людях, которые очень не любят трудиться, но при этом любят есть зимой домашние заготовки. Впрочем, это с таким же успехом могло относиться и к Андрею, и к свекру – те тоже без энтузиазма воспринимали дачную повинность. Заготовки же свекры действительно каждый год привозили Вере с Андреем в Москву, но Вере не очень нравилось это есть после того, как однажды в Рошале она увидела свекровь за засолкой огурцов. Свекровь уже почти закрутила одну банку, а потом вдруг вынула из нее огурец, откусила половину – попробовала – кинула надкусанное обратно в банку и закрыла крышку. Интересно, видел ли подобное Андрей – при его брезгливости?

Только однажды в малиновых кустах Вера пережила нечто вроде приключения. Когда она все так же монотонно работала секатором в самом дальнем углу огорода, кусты вдруг зашуршали, затряслись – Вера испугалась, что сейчас оттуда вылезет кабан, на которых столько жаловались свекры. Но из кустов показался обыкновенный ежик с белой манишкой на груди. Он поднял вверх смешное остренькое рыльце, понюхал воздух, сердито фыркнул в сторону Веры и снова скрылся в зарослях малины.

Когда Вера рассказала об этом свекрови, та фыркнула почти как ежик:

– Вот принесла нелегкая. Как бы клубнику не поел. Да и яблоки небось подбирать станет.

Тогда Вера еще не жила в Осиновой и не успела узнать от тети Клавы об истинных вкусах и наклонностях ежей. Поэтому возражать свекрови не стала. Но и своими наблюдениями за живой природой с ней больше не делилась.

Иногда в выходные на даче вместо огородных работ проводились семейные сборища-посиделки. Приходили тетя Андрея – младшая сестра его матери, когда-то вышедшая замуж в Рошале, ее муж – в прошлом рабочий химзавода, а теперь владелец пивного магазинчика, какие-то племянники, свояки и просто знакомые. В огороде под яблонями накрывали длинный деревянный стол, жарили шашлыки, пили пиво, женщины нарезали салаты, сыр и колбасу. Это было лучше, чем возиться с лопатами и секатором, но все же Вера на таких сборищах очень скучала. За столом обсуждались всегда одни и те же темы: какие сейчас цены в магазинах, кто куда съездил в отпуск по «все включено» и что там съел, выпил и купил, чем опрыскивать клубнику от слизней, почему непутевый родственник в Курске развелся в пятый раз и сколько кто зарабатывает. У женщин была отдельная тема – наряды общих знакомых. Правда, критериев стиля было всего два: «дорого одевается» и «дешево одета». Что это означало, Вере было трудно сообразить, потому что ни цвет, ни фасон, ни даже материал при этом никогда не упоминались, так что принять участие в разговоре она не могла. Свекор иногда пытался вставить что-нибудь про лес и охоту, но его никто не слушал, и он быстро умолкал.

Вера скучала, жевала сыр и с тоской вспоминала первые годы своего знакомства с Андреем.

В то время она еще не успела как следует присмотреться к родственникам будущего мужа – да что там, не была почти ни с кем из них знакома – и его рассказы о большой дружной семье звучали для Веры как сбывшаяся мечта наяву. Ей самой очень не хватало таких родственных посиделок с тех пор, как умерла бабушка. Мама Веры общество родственников не любила – она вообще не любила ничье общество и, вероятно, в том числе поэтому выбрала в свое время профессию инженера-кибернетика: там можно было общаться с машинами чаще, чем с людьми, а с появлением персональных компьютеров и интернета – даже брать работу на дом и не видеть совсем никого. Вера порой удивлялась, как при такой любви к одиночеству мама решилась родить ребенка. Тем более что отца своего Вера никогда не знала: это были случайные для матери отношения и та, похоже, была только рада, что мимолетный любовник так никогда и не узнал о ребенке и не смог на этом основании лезть в ее жизнь, на что-то претендовать. Когда уже подросшая Вера пыталась расспрашивать маму об отце, та не смогла даже вспомнить, как его звали: «То ли Леша, то ли Леня – давно это было, а больше мы не встречались». Отчество у Веры в паспорте было записано тоже почти случайное – по прадедушке.

С годами Вера начала понимать, что мать, вероятно, просто однажды дала слабину, поддавшись на уговоры родственниц или коллег «родить для себя», стать «настоящей женщиной». Вера и сама теперь нередко слышала нечто подобное в свой адрес: хотя она никогда не жаловалась на бездетность, ее откровенно жалели за невозможность родить, советовали сделать ЭКО или даже «взять ребеночка из приюта». За всем этим сквозило плохо скрытое «ты – ненастоящая женщина». И это в наше время – а каково, должно быть, приходилось матери?

Материнство очевидно не принесло ей никакой радости. Возможно, она даже жалела о своем давнем решении родить – хотя, надо отдать ей должное, никогда не выливала этого на Веру. Но и любви между ними не было. Вспоминая свое детство, Вера всегда видела только бабушку, иногда тетю, иногда даже школьных учителей. Мама же вспоминалась только как тень где-то рядом, как нечто надежное, но холодное и недоступное – вроде крыши многоэтажки или рельсов метро. Когда Вера выросла, отучилась, нашла работу и стала жить самостоятельно, мать явно вздохнула с облегчением. Они теперь почти не общались – только изредка переписывались в Вотсапе да встречались на мамин день рождения. После выхода на пенсию мать стала почти затворницей и, кажется, была наконец довольна своей жизнью.

Вера так жить не могла. Ей было тоскливо одной, хотелось семью, родных, веселых застолий и общих созвонов на все праздники. Поэтому за рассказы Андрея она немедленно ухватилась, как за единственный и оттого еще более прекрасный шанс. Как искать компанию за пределами семьи, Вера не знала – некому было научить. Даже в университете она по школьной привычке оставалась все той же девочкой-паинькой, и веселая студенческая жизнь прошла мимо нее, связь с однокурсниками пропала сразу после выпуска. А когда Вера спохватилась, было уже поздно. Тогда-то и появился Андрей с его большой сплоченной семьей и фото с посиделок в яблоневом саду.

Правда, некоторые вещи даже вначале казались Вере странноватыми. Например, то, что Андрей в обязательном порядке созванивался с мамой два раза в день – ровно в десять утра и ровно в десять вечера. Ради этих созвонов он порой выбегал в коридор и на улицу прямо во время какого-нибудь концерта или фильма в кино, куда пригласил Веру. При этом ничего важного во время таких звонков не сообщалось: «Мама, я в порядке. А ты?.. Ну вот и хорошо, целую».

Андрей объяснял, что у мамы проблемы с нервами, она будет волноваться, если сын не позвонит: мало ли что с ним может случиться в большом городе? А сам Андрей хотел убедиться, что у мамы сегодня не было нервных приступов. Но Вере все равно оставалось непонятно: чем бы помог Андрей за сто с лишним километров, если бы узнал, что приступ был? И чем бы помогла ему мама из Рошаля, даже случись с ним что-нибудь прямо в эту секунду?

Кстати, за все последующие годы жизни с Андреем Вера так и не видела у свекрови ни одного нервного приступа. Хотя пилила та своих домашних частенько.

Теперь, конечно, никаких иллюзий насчет родственников Андрея у Веры давно не осталось. И она с затаенной надеждой ждала, что новая работа Андрея действительно начнет приносить регулярный доход, и вместо Рошаля они поедут на море. Пусть там придется даже ругаться в магазинах и гостиницах. Зато хотя бы вечером можно будет остаться наедине с волнами и летней темнотой.

Лишь бы только не совсем одной. Пусть Андрей будет храпеть где-то рядом, пусть даже станет делать мрачное лицо и укорять ее, Веру, за то, что она никогда не может ничего как следует организовать. Полное одиночество, как у матери – невыносимо. Что угодно, только не это.

Лето прошло как в тумане – Вера и оглянуться не успела, как подошел конец августа, и надо было возвращаться в Осиновую, готовиться к новому учебному году. После целого месяца с родственниками Андрея это ее даже радовало.

Сентябрь выдался холодным и дождливым. Тетя Клава каждый раз, как Вера приходила в магазин, жаловалась ей, что в лесу совсем не стало грибов: «А раньше, бывало, в эту пору корзинами из лесу тащишь!» Вера кивала и сочувствовала, но про себя радовалась, что зато совсем исчезли и комары, а пыльцу, если она еще где-то и оставалась, прибило дождями к земле.

Дышать в сентябре ей было гораздо легче, чем летом. Она даже стала почти нормально спать.

А потом наступил теплый октябрь. В лесу, будто разом отыгрываясь за все, пошли сначала маслята, а потом и рядовки. Все осиновцы несли из леса тяжелые корзины, в каждом доме солили, мариновали, сушили, жарили и варили грибы. Даже Марина с гордостью показала Вере две банки собственноручно законсервированных рядовок.

В один из таких почти теплых, сырых вечеров позднего октября, когда в воздухе уже пахло близким снегом, но холодов еще не было – Вера узнала, что Надя Меринова не вернулась из леса домой.