Читать книгу Змеиный волк - Ольга Ракитянская - Страница 20

Утром первого января Вера проснулась поздно. Она немного полежала с закрытыми глазами, с наслаждением ощущая мягкое тепло одеяла, прохладу простыни, сладкую истому уходящего сна. Сквозь дрему весенним ручейком пробивалось неясное воспоминание – что-то хорошее произошло накануне, что-то очень счастливое… Она не сразу смогла вспомнить, что – просто парила на этом ощущении, как на облаке, улыбаясь неизвестно чему.

Ах да, она же летала во сне… Над заснеженным лесом, над мшарами и старой гарью, над домами поселка и дымком из печных труб, взмывала все выше и выше, а потом опускалась – быстро и плавно, как рыба на глубину.

Последний раз такое было с ней лет в двенадцать. Бабушка тогда сказала – растешь. Бабушка… Бабушка Елка…

Вера открыла глаза, окончательно проснувшись. И разом вспомнила все.

Очаг посреди сугробов, янтарная жаркая комната без стен. Огоньки гирлянд и свечей в лесной темноте, голос косули, будто самой зимы, лосиный танец в снегу и искристая, как ледяное шампанское, музыка Моцарта. «С новым счастьем!»

Неужели все это было с ней?

Вера в блаженной истоме откинулась на подушку, всем своим ликующим существом понимая – было!

Она зажмурилась и тихонько засмеялась.

Что бы сказал Андрей, услышав этот ее смех наедине с самой собой? Что она сумасшедшая, что ей нужно в Саматиху? Ну и пусть.

Позднее утро – или, может быть, уже день? – лениво сочилось сквозь окно, не закрытое занавесками.

Не вылезая из-под одеяла, Вера сладко, всем телом потянулась и только потом посмотрела на часы на стене: половина первого! Что ж, надо вставать – она еще в новогоднюю ночь договорилась с Борисом и Аурикой, что те не поедут из леса сразу в Москву, а зайдут к ней, может быть, даже переночуют. Впрочем, времени у нее было достаточно: пока они сами проснутся, пока снимут все украшения с елочек (Аурика говорила, что нельзя случайно забыть даже самой маленькой «дождинки» – в ней могут запутаться птицы), пока соберут лагерь и дойдут до Осиновой на своих лыжах и снегоступах…

Борис с Аурикой почему-то представились Вере лесными волками: вот они просыпаются, весело отряхивая снег с серебристо-серых шуб, вот скачут, играя, в сугробах…

А впрочем, разве не так все и было? Разве они не заманили ее в темный лес, как Волчок из детской колыбельной? «И потащит во лесок, под ракитовый кусток…» Так пела в детстве бабушка. Только она еще прибавляла: «К нам, волчок, не ходи, нашу Веру не буди». А теперь некому было это сказать, и они все-таки пришли, и разбудили, и увели ее в самую чащу, в темное Пичкеморье. Но там все оказалось совсем не так, как она представляла. И там была… бабушка.

Вера еще немного повалялась в постели, наслаждаясь ничегонеделанием – а потом не торопясь встала, снова потянулась (косточки аж хрустнули) и, как была, в одной ночной рубашке пошлепала на кухню ставить кофе.

Она сидела у окна, смотрела, как на кормушке скачут синички и воробьи, потягивала ароматный кофе, закусывая сладкой булочкой – и чувствовала себя так, будто не год, а вся жизнь ее начиналась с чистого листа в это ясное, снежно-белое утро.

Когда на дорожке вдали показались две золотисто-оранжевые куртки, Вера как раз доставала из духовки запеченную гречку с грибами и курицей (готовить такое научила ее тетя Клава). Она быстро накинула зимнюю куртку и спустилась вниз, чтобы встретить гостей.

Уже выходя из подъезда, Вера услышала на другом конце улицы какой-то веселый шум, выкрики, даже, кажется, музыку. Шум приближался, и через несколько минут, почти одновременно с Борисом и Аурикой, к дому подвалила целая компания: тетя Клава с мужем, дядя Вася с женой, целая толпа незнакомой молодежи и детей (видно, те самые гости из Шатуры и Спас-Клепиков, с невестками, зятьями и внуками), дядя Паша-пьяница. В самой середке этого собрания дядя Вася прямо на ходу наигрывал на баяне что-то разухабистое, а тетя Клава впереди него кружилась, выплясывала, упираясь одной рукой в бок и помахивая другой, и даже что-то пела непривычно высоким голосом:

Мене милый изменил,

А я маху не дала –

Завела его в канаву,

Пи…

Последние слова потонули в дружном хохоте собравшихся. А тетя Клава не унималась:

За рекой огонь горит,

У огня скамья стоит,

На ней девица сидит,

Золотой пирог кусит!

Эх, эх, таусень!

– Давай, давай, мать! – радостно ревел дядя Леша, тети Клавин муж, лихо сдвинув меховую шапку на затылок. – Давай, выкаблучивай! Ты у нас еще ого-го! Васька, жарь!

При виде Веры дядя Вася пошире развернул мехи баяна, а тетя Клава картинно раскинула руки в стороны:

А как Верушка честна,

С отцом-матерью росла,

На березов холм зашла,

Косу русую плела!

Эх, эх, таусень!

Дядя Вася неожиданно подхватил басом:

Дрова рубленыя,

Перерубленыя!

Вере пива наварить,

Серой уточкой ходить!

Эх, эх, таусень!

Вера стояла, растерянно улыбаясь, не зная, как реагировать. А тетя Клава заметила подошедших Бориса и Аурику и тут же развернулась к ним:

Я по всей Москве ходила,

На двор к барину зашла!

Эх, эх, таусень!

Как у барина жена –

Черноброва да щедра:

Воробьем пищит,

Сто рублей тащит!

Эх, эх, таусень!

Все вокруг засмеялись, и Аурика тоже, а Борис со своей усмешкой фавна быстро достал откуда-то невскрытую пачку печенья и, церемонно расшаркавшись и взмахнув невидимой шляпой – что твой французский мушкетер! – почтительно вручил ее тете Клаве. Та с такой же преувеличенной почтительностью приняла дар, дядя Вася исполнил на баяне туш, а внуки за их спинами запищали и запрыгали, как стайка цыплят:

Таусень! Таусень!

Да это же колядки, сообразила Вера. Как там тетя Клава говорила: «Под Новый год баба Коляда в лесу хозяйничает». Значит, надо давать подарки колядующим. А у нее, как на грех…

Заметив ее растерянный взгляд, тетя Клава все поняла.

– Да не суетись ты, Вер, – сказала она уже своим обычным голосом. – Это ж мы так, балуемся. Раньше-то таусенькать детишки ходили, в ночь под Новый год. Вот им чего-чего не сыпали, и конфеты, и пирожки, иной раз полный мешок наберешь! А мы с Васей уж так, решили костями тряхнуть. Сейчас-то не ходят больше, одни мы и помним – она вздохнула. – Так мы чего пришли-то – тебя на праздник звать! Вчера до нас не дошла, по лесу с волками бегала – так сегодня заворачивай! Небось не чужие – соседи. Своих грех обижать!

– Да у меня вот – гости, – Вера кивнула в сторону Бориса с Аурикой.

– Вали и с гостями, – махнула тетя Клава рукой. – Тоже люди знакомые. Новый год ведь, всем места хватит! Верно говорю? – обернулась она к мужу.

– Ты у нас, мать, всегда дело говоришь! – широко улыбался тот. – Заходите все, Новый год-то раз в год бывает!

– Ой, а гречка! – спохватилась Вера. – С грибами! В горшочке! Погодите, я сейчас…

Она метнулась к подъезду.

– Валенки надень, простынешь! – крикнула ей вслед тетя Клава.

…Они сидели в жарко натопленном доме, за щедро накрытым столом – Вера и не думала, что после новогоднего застолья могут остаться не только салаты, а вот поди ж ты! Был тут и студень из свиных ножек, и запеченный рябчик в горшке, с луком и можжевельником (дядя Вася сбегал на охоту, а тетя Маша приготовила), и караси в сметане (это уж дядя Паша натаскал на озере), и грибы соленые и маринованные, и квашеная капуста с клюквой и хреном, и огурцы с укропом, чесноком и перцем, и пироги с яблоками, черникой и брусникой, и домашнее варенье из всего на свете. Салат оливье в глиняной обливной миске тоже имелся, но скромно жался где-то на дальнем конце стола – на него почти никто не смотрел. Зато Верина курица в горшочке вполне гармонично вписалась в этот натюрморт.

– Эх, раньше-то, – с мечтательной тоской вспоминал дядя Паша, – под Новый год, бывало, свинью резали! Не только студень, а и голова тебе, и жаркое, и черева…

– Было, было, – сочувственно кивала тетя Маша. – На Новый год всегда свиную голову и жаркое ели. Сейчас свиней-то и не держат почти. Мы с Василием и то…

– Ой, мам, да чего их держать, – весело фыркала ее круглолицая дочь, Катя, мать двух бойких близнецов-шестилеток и одного младенца. – Тут с детьми не успеваешь, а еще свинья… В магазинах-то все есть. Мне купить проще.

Толстый младенец ворочался у нее на руках, важно, как карп, раскрывал розовый рот-колечко, поводил мутновато-серыми глазенками. Катя, не прерывая разговора, расстегивала кофту, чуть прикрывалась полой модного пиджачка, и оттуда доносилось чмоканье и довольное посапывание. Муж Кати, молодой коренастый парень, такой же круглолицый и курносый, как она сама, с явной гордостью созерцал это зрелище, не забывая, впрочем, чокаться с дядей Васей и Борисом армянским коньячком (у Бориса в походной фляжке еще оставался приличный запас).

– Все купить – дак не укупишь, – покачивала головой тетя Клава. – Да и то, не свое… Свое-то всегда вкусней. Почем вот я знаю, чем эту свинью кормили? – она кивала на миску со студнем. – А деваться некуда – берешь! Какой Новый год, да без свиньи?

– Тетя Клава, а что такое – таусень? – спросила Вера. – Вот вы все пели: таусень, таусень… И так интересно сказали: таусенькать. Это как колядки, да?

– Колядки – это под Рождество, – поправила ее тетя Клава. – А под Новый год – таусеньки. У нас всегда под Новый год пели-кричали, колядки – это где еще, не у нас… Хотя подумать если – баба Коляда ведь тоже под Новый год из лесу выходит. Вот чего, думаешь, говорят – с новым счастьем? А это баба Коляда, она и судьбу предсказать, и даже переменить может. В волчьей шубе ходит, в бабьем платке, а лицо – не лицо, личина, как череп голый. И руки – голые кости. С ней встречаться опасно, чуть не понравишься – съест. Зато уж если понравишься, покажешь, значит, себя – тут она на все вопросы ответы даст и поможет. Может, и колядки-то в честь нее, и таусеньки наши. А что такое таусень – я и сама не знаю. Всегда так кричали. Должно быть, на старом языке что-то – под Спас-Клепиками матушки говорят, был у нас тут раньше другой язык, от старых людей. Потом забылся, а слова остались. Может, это – «с новым годом». Или благодарят так за угощение, счастья желают. Кто его знает теперь…

Вера слушала тети Клавин голос, как сказку, погружаясь в прозрачную полудрему-полумечту – и перед глазами снова вставал костер, мерцающие украшения посреди снегов, кости-ветви Бабушки Елки, обнимающие ее.

– С ней, с бабой Колядой, у проруби встречаться надо. Или у колодца, или на болоте. Где вода есть и глубоко – смекаешь? Она ведь оттуда, из низа приходит. Надо, чтоб дырка туда вела.

– А помнишь, мам, – тихонько сказал Саня, младший тети Клавин сын, – как дядька Егор зимой на болото пошел и пропал? Тоже под Новый год вроде…

– Под Новый год, – кивнула тетя Клава. – Может, тоже судьбу переменить хотел, кто его знает. И не нашли, только собачка евонная вернулась. Хорошая такая собачка, хвост колечком… Хотя кто ж ему, дураку, велел, – неожиданно закончила она, – на болото выпимши ходить, да еще по морозу!

Вот и еще одна страшная история про здешние болота – но почему не подступает к горлу спазм, и по спине не пробегает холодок? Привыкла? Или просто поняла, что в лесу может случится всякое? И страшное тоже. И очень счастливое – как в эту новогоднюю ночь. В лесу живут волки, и ежики, и змеи, и комары. Баба Коляда выходит из болота, скачет на лосе через зимнюю чащу Бур-Яга, Бабушка Елка машет ветвями-лапами, и Медовая матушка выпускает из рукава золотистых пчел. Кто из них опасен, кто просто пройдет мимо, а кто уведет тебя в сказку? Заранее не угадаешь. Лес – всякий…

– Как там домовой твой, а, Катерина? – деловито осведомился дядя Вася у дочери. – Не балует, службу справляет?

– А чего ему баловать, – певуче ответила Катя, нежно улыбаясь толстому младенцу – тот как раз смежил серые глазки и мирно посапывал у нее на руках. – Я ему, пап, каждую субботу рюмку наливаю. Что мужику, то и ему. Разговариваю вежливо, как ты учил. Кашей под Новый год всегда угощаю. Вот и живем ладно.

– У хорошей хозяйки чего ж не жить, – довольно кивнул дядя Вася. – Верно говорю, а, зять?

Зять широко улыбался, уже разморенный и заранее со всем согласный. Дядя Вася плеснул себе, ему и Борису в рюмки еще коньячку.

– Василий Иваныч, – вдруг потянулся Борис, – а не дадите за ваш инструмент подержаться? Я ведь когда-то с баяна начинал, даже баянистом в старших классах подрабатывал – пока струны не заманили.

– Хорошему человеку чего ж не дать, – живо откликнулся дядя Вася.

Он достал баян из чехла, протянул Борису:

– Держи, Борис Михалыч! Эх, отчество у тебя хорошее какое, прям как у лесника нашего, дай ему Матушка здоровья. Мы с ним давние кореши…

Борис продел руки в лямки, пробежался пальцами по клавишам, склонив по-птичьи голову набок, прислушиваясь. Пробежался еще – и со вздохом выпростал руки, протянул инструмент обратно хозяину:

– Все забыл. Струны есть струны – ревнивицы… А знаете что – может, подыграете мне? «В нашем доме поселился замечательный сосед» помните?.. Ну вот и отлично, у нас с женой на этот мотив песенка есть. Про нашу работу, про ваши болота – вместе сочиняли!

Когда дядя Вася выдал на баяне лихое вступление и подмигнул Борису – мол, вступай! – тот состроил серьезную гримасу и красивым баритоном затянул смешную песенку:

Как-то мы науки ради

Птиц поехали считать

В заболоченном квадрате

Тридцать семь-UEB-два-пять.

Сто км на электричке,

На «кукушке» и пешком

Перлись к лешим на кулички,

Как за птичьим молоком!..

Вера слушала песню, смеялась вместе со всеми, со всеми же подпевала между куплетами: «Па-па, па-па-рам-па-па-па!», отбивала такт пальцами по краешку стола, перемигивалась с Аурикой и Катей (младенец у той на руках безмятежно спал, словно вокруг и не шумели) – и не могла поверить, что всего лишь сутки назад хотела исчезнуть.

Да полно, было ли это с ней на самом деле?

Что-то на самом дне души подсказывало: было. Но вспоминать об этом не хотелось.

…Борис с Аурикой все же убежали на последний автобус до Кривандино, к вечерней электричке. А Вера посидела у тети Клавы еще и еще, и вернулась домой уже совсем поздно.

Пустая квартира больше не пугала ее. Да и не казалась пустой. И ни одного спазма не было у нее за весь этот долгий день.

Как там сказал доктор в Саматихе? «Вы не одна»…

Только укладываясь спать, Вера вспомнила, что, в спешке собираясь к тете Клаве, забыла дома телефон. И тот пролежал в квартире весь день, а она даже и не подумала хватиться, чтобы проверить соцсети.

Телефон тихонько мигал светлым глазком – ого, двадцать упущенных звонков! И все – от Андрея. Сообщение от него же: «Почему не отвечаешь, мама уже волнуется!»

Чувство вины подняло было гадючью головку, Вера уже собиралась перезвонить – но посмотрела на тикающие часы. Первый час ночи.

Конечно, они уже спят, сказала она себе. Зачем их будить?

Забралась под прохладные простыни, укуталась в мягкое одеяло, как в кокон – и почти сразу заснула.

Во сне она снова парила над лесом, болотом, над гарью, над бегущим лосем и жарким цветком костра в темной чаще. И кто-то совсем незнакомый, невидимый, но – она чувствовала – очень хороший и близкий улыбался ей из ельников и мшар.