Читать книгу Змеиный волк - Ольга Ракитянская - Страница 22

С приходом апреля зов дороги стал нестерпимым. Началось дружное половодье, по всему лесу стояли огромные, будто озера, талые лужи с устланным хвоей дном. Заливались овсянки и зяблики, по небу валом валили утки и гуси, и Вера сама чувствовала себя перелетной птицей, зачем-то запертой в клетке квартиры. Может быть, той самой серой уточкой, о которой ей пел дядя Вася на Новый год? Уточка била крыльями и призывно кричала вслед летящим стаям соплеменниц: возьмите меня с собой! Стаи стремились на север, не замечая ее – но что-то в душе Веры ясно говорило: подожди немного. Весна придет и за тобой.

Началась весенняя охота, и снова на Большом озере и Волчьем болоте по вечерней и утренней зорьке грохотали выстрелы. Почти все взрослые мужчины и даже часть подростков пропадали на охоте, отпрашиваясь ради нее с работы и прогуливая школу. Только Витька Рысегон, как его звали теперь все в поселке, уныло возился в семейном огороде, вскапывая бесконечные грядки, чиня забор, ремонтируя и покрывая краской все, что можно – за пределы забора, кроме как на работу, выходить ему теперь было запрещено под угрозой нового изгнания. Порой Рысегон застывал на месте, с тоской глядя вслед проходившим мимо охотникам. Но стоило раздаться хоть небольшому шуму в доме, звякнуть ведру или стукнуть двери – как Рысегон вздрагивал всем телом и, опасливо оглянувшись, принимался за огородные работы с удвоенным усердием.

Веру теперь не смущали выстрелы: она привыкла к тому, что охота – такая же неотъемлемая часть жизни Осиновой, как огород, походы за клюквой или домашние заготовки. А когда Наташа Меряева и тетя Маша, не сговариваясь, подарили ей по добытой мужьями крякве – Вера не стала стыдливо прятать подарки от глаз Андрея и прохожих, а спокойно принесла уток домой, положила одну из них в морозильник, а из другой сварила себе суп и сделала жаркое с потрошками и луком. Андрею она приготовила суп отдельно – из курицы, диетический. Муж, правда, все равно немного поворчал в сторону «вонючих уток с болота», но особых причин придираться у него в этот раз не нашлось. А когда Вера на следующий день, вернувшись из школы, достала кастрюлю с утиным супом из холодильника, чтобы разогреть себе немного – то с удивлением обнаружила, что кастрюля опустела наполовину. Хотя Вера могла бы поклясться, что вчера съела всего полторы тарелки.

И все же она не могла дождаться, когда охота завершится. Ей так хотелось снова ходить в лес с «птицеглядами», наблюдать за пролетом, за тем, как все новые и новые виды возвращаются в родные места, как расцветает на пригорках мать-и-мачеха, а козья ива на болотах и ручьях пушится желтыми шариками, будто стайка цыплят разбежалась по веткам. Сейчас идти в орнитологический маршрут не имело смысла: птицы старались держаться подальше и от Осиновой, и от людей вообще, напуганные охотничьей канонадой. И Вера изнывала от нетерпения.

Она старалась в эти дни как можно больше времени проводить с Андреем – уже чувствуя, что совсем скоро ничто ее не удержит, даже привычное чувство вины, и заранее искупая повышенным вниманием свое будущее отсутствие. Будто диковатая лесная дудочка, слышимая только ей одной, выпевала из сырой весенней чащи скачущую нечеловеческую мелодию, свистела голосами куликов, блеяла бекасом, звала и заманивала. Сопротивляться этому зову с каждым днем становилось все труднее.

Впрочем, Андрей этого повышенного внимания будто вовсе не замечал. Когда Вера оставалась дома, он почти все время то играл в компьютерные игры, то занимался очередной заказанной диссертацией, то попросту спал. Но стоило ей собраться куда-нибудь – например, к соседям или на встречу с «птицеглядами» – как у Андрея немедленно начинала болеть голова, он делался печален и просил ее вернуться поскорее, а еще лучше – совсем никуда не ходить, остаться с ним.

Вера говорила себе, что это все весна, обычные нервы и авитаминоз. И продолжала считать дни до начала весенних маршрутов – а пока усиленно штудировала определитель птиц и статьи по топонимике, пытаясь разобраться в хитросплетениях местных названий. Когда ей удалось выяснить, что Воймега – это, скорее всего, «Мощная река» в переводе с мерянского, а Вичиха – «Ивовый ручей» или «Ивовое озерцо», Вера радовалась, как ребенок, впервые увидевший красивую бабочку и узнавший, что эта красота имеет собственное имя. Ей казалось, что лес, болото, земля вокруг начинают говорить с ней напрямую, открывая ей свои истинные имена.

Во второй половине апреля, в последний день охоты, когда солнце уже пригревало почти по-летнему, Вера столкнулась на улице с тетей Клавой, явно возвращавшейся из леса. На ногах у той были резиновые сапоги, доверху заляпанные весенней грязью, а в руках она тащила тяжелую корзину, полную… чьих-то мозгов. Именно так показалось Вере на первый взгляд – она охнула, отшатнувшись. Но от корзины, пригретой солнцем, шел такой явственный грибной дух, что в следующее мгновение Вера, приглядевшись, узнала в «мозгах» грибы – только очень странные на вид. Пожалуй, помимо мозгов, больше всего они напоминали знаменитые трюфеля – только были раз в десять крупнее.

– Строчки пошли! – довольно сообщила тетя Клава, кивая на корзину. – Весь лес в них! Сразу видно – проснулся хозяин. Как в лес вошла, поздоровалась, его угостила – так грибы мне, веришь, чуть не под ноги кидаться стали!

– Хозяин – это леший? – чему-то Вера за полтора года жизни в Осиновой успела научиться. – А разве он спит зимой?

– Да кто его знает, – пожала плечами тетя Клава. – Одни говорят – спит. Другие – по лесу шатается. А я так думаю – их, лешаков-то, много. Это Девка Березовая на весь лес одна, а этих что егерей – разные есть, кто постарше, кто помладше. Зимой у них работы, почитай, немного – птицы поулетали, звери позасыпали, ни грибов, ни ягод тебе, деревья – и те спят. Так тот лешак, который постарше, тех, кто помладше, заместо себя оставляет – а сам вроде как в отпуск уходит. Пока они там со змеиным волком лес охраняют, он спит, отдыхает. А как вешняя вода ему под бок натечет – так и встает, за дела принимается. Грибы вот первые людям дарит – в честь, значит, пробуждения своего. Кто его не забудет – с тем и он поделится. В лесу всегда так.

– А как его… не забывать?

– Да как, как – как всех. Вот ты ко мне в дом приходишь, что делаешь? Здравствуй, говоришь, теть Клав, как здоровьице? И гостинчик какой-никакой даешь, вот хоть печенье к чаю. А я уж тебя тогда за стол, за разносолы, ради гостьи рада расстараться. И у них так же. Ты в лес как входишь – сразу говори: мол, здравствуй, лес, здравствуйте, все лесные хозяйки, лесные хозяева! Дозвольте мне у вас погостить, грибов пособирать или там ягод. И гостинчик кладешь на пенек или там в муравейник – чего уж есть, хоть печенье, хоть хлеба корочку…

– В муравейник? – как ни пыталась Вера об этом забыть, рыжие муравьи все ползли из октябрьских воспоминаний, все шевелили жадными челюстями. Она невольно поежилась, хотя давно дала себе слово не пугаться леса.

– Почему – в муравейник?

– Принято так. Всегда лешакам угощение на пенек или в муравейник клали. Говорят, муравейник у них – вроде стола. А кто говорит – и вовсе жилище ихнее, вроде избы. Лешаки – они ведь какими угодно бывают, обличье меняют. То смотришь – прямо с сосну ростом, идет, через кусты перешагивает. То – как обычный мужик или баба. А то маленьким станет, как мураши, за травой и не видно.

Тетя Клава говорила так уверенно и непринужденно, будто каждый день встречалась с лешаками, как с соседями, и пробивала им лимонад на кассе в «Пятерочке». Вере невольно передалась эта ее уверенность.

– А вы видели леших?

– Сама-то не видела, – таким же непринужденным тоном ответила тетя Клава. – Слышала только. Бывает, идешь по лесу – а в чаще-то как застучит, как захлопает! Или ветер вдруг как задует – всех комаров и мух враз снесет, да и тебя заодно. Это все он, леший. Шутит, пугает. Забавляется, значит. На глаза только не показывается – ни к чему ему это. А вот бабка моя видала. Вышел к ней из лесу будто мужик – ну, мужик и мужик, только сам черный весь, как цыган, хромой и кушаком красным подпоясан. Бабка-то моя знала, сразу догадалась, кто таков. Как заругается матерно – он захохотал, будто филин, гикнул и пропал. Не любят они матерщины.

Тетя Клава вдруг посерьезнела, опустила тяжелую корзину на землю, погрозила наставительно Вере пальцем.

– Ты, Верка, гляжу, по лесу много бродить стала. Так смотри – лешакам себя в обиду не давай. Они ведь и подшутить могут. Если, к примеру, в лесу тропинку увидишь, которая в бурелом ведет или у болота обрывается – по ней не ходи, это лешачиная. Пойдешь – не вернуться можешь, так в лесу и останешься. Ты у нас баба видная, а тут, сама знаешь… Весна! Лешаки небось тоже себе пару ищут. Или блудить начнешь, дорогу потеряешь. Дядька мой так три дня блудил, за тридцать километров в другую деревню вышел.

– Отпустили его лешие?

– Наигрались, дак и отпустили. Ну и он не совсем дурак – как понял, что блудит, так одежду с себя всю снял и наизнанку вывернул. А потом еще нагнулся и между ног у себя назад посмотрел. Увидал, говорит, темных, лохматых, будто мохом заросших. Захохотали, захлопали и пропали, а он к деревне и вышел. Верное средство, говорят. Получше матерщины. За матерщину-то и схлопотать от них можно, это уж как повезет.

– Чем же им так не нравится, когда одежду выворачивают?

– А кто их знает, – тетю Клаву, похоже, вовсе не волновало отсутствие объяснений. – На то и лешаки – все не как у людей! И вот еще что, девка: если с ребятами своими ежа в лесу увидите, дак ты им не позволяй за ним бегать. А то знаю я ребят – «ежик, ежик»… А за ежом пойдешь – в Пичкеморье и уйдешь, или еще куда. Они такие, ежи-то – с виду простые, а сами…

Вера невольно улыбнулась. Кажется, после той новогодней ночи в лесу она была бы и не прочь прогуляться вслед за ежом в таинственное Пичкеморье. Если, конечно, рядом будут Борис с Аурикой. Или кто-нибудь вроде них.

А тетя Клава меж тем запустила руку в корзину, вытащила из кармана пакет из «Пятерочки» и ловко наполнила его грибами.

– Вот, держи! Пока еще сама соберешься. А так вечерком и нажаришь.

Вера заглянула в пакет – там на самом верху, поверх бурых «мозгов»-строчков, лежало несколько сморщенных грибов совсем уж неприличного вида. Заметив ее смущение, тетя Клава хихикнула:

– И сморчки попадаются. Их еще «бабья радость», бывает, зовут… Так домой-то придешь – грибы в двух водах отвари, минут так по десять. А там и жарить можно. С лучком да со сметаной – объеденье! Солить да мариновать там нечего, пустые они внутри. Зато уж свежие – лучше не найдешь! Первый гриб – самый сладкий.

Вера вытащила из пакета один особенно крупный строчок (взять в руки неприличный сморчок при тете Клаве она не решилась), поднесла к лицу, вдохнула. Гриб пах талой водой, хвоей, теплой землей и еще чем-то пряным, чему Вера пока не знала названия.

Противиться зову леса вдруг стало совсем невозможно.

Вера поняла, что пойдет туда завтра же.

В крайнем случае – послезавтра. И будь, что будет.